Так что, несмотря на крайне небольшие безвозвратные потери в людях и технике, вызванные тем, что огневые позиции русских диверсантов располагались на расстоянии не менее километра от объектов обстрела, на все первые сутки русского наступления знаменитый немецкий орднунг оказался подменен полным хаосом. Самолеты не летали, вызов огня артиллерии оказался связан с немыслимыми трудностями и почти всегда запаздывал, а перебрасываемые резервы утыкались то во взорванный мост, то в заваленный двумя дюжинами рухнувших древесных стволов участок дороги, то в еще незастывшую полынью на месте привычного «зимника». И это еще хорошо если незастывшую. Как докладывал командир сто двадцать восьмой дивизии полковник Комаров, во время переправы через речушку со смешным названием Гурловка его подчиненные обнаружили немецкий танк, торчавший задницей из полыньи. Похоже, здесь подорванный лед успел схватиться, да еще и был присыпан снежком, поэтому немцы не заметили «дырки» и въехали на танке на лед. Тонкий, свежий лед не выдержал, и немецкий танк уехал на дно…
И таких «шуток» у капитана Куницына для немцев оказалось припасено множество. Взять, скажем, те же «аэродромные мины», представляющие из себя кусок веревки, натянутый поперек расчищенной взлетной полосы или рулежной дорожки и слегка присыпанной снегом, на обоих концах которой было привязано по «лимонке» с разогнутыми «усиками» чек и зацепленными за вбитый в мерзлую землю колышек или загнутый гвоздь кольцами. Самолет, разгоняясь, цеплял веревку шасси и тянул за собой на веревке обе гранаты, которые вихрь воздуха прижимал к хвосту. А через несколько секунд – взрыв. И самолет заполучает такую дыру в фюзеляже, что ни о каком выполнении задачи более и думать нельзя. А то и вообще лишается хвоста. Некоторые даже и взлетать не успевали… И хотя прямая боевая эффективность подобных «самоделок» была не очень высока (на самом деле правильно срабатывала дай бог каждая пятая из них), сам факт того, что они могут оказаться на взлетной полосе, послужил очень хорошим сдерживающим фактором для немецких летчиков. По результатам допроса пленных, даже несмотря на то, что после первого дня на немецких аэродромах не было замечено никаких «аэродромных мин», немецкие летчики отказывались вылетать на задания без ежеутреннего осмотра взлетной полосы. А уж если на ней была замечена какая-то подозрительная тень…
И у немцев начался хаос. Первые сутки они еще пытались как-то держаться, надеясь быстро восстановить возможности маневра силами и средствами снабжения, но бойцы капитана Куницына быстро развеяли их иллюзии. Нет, безвозвратных потерь немцы по-прежнему несли немного. Но ни одна машина, выйдя из пункта дислокации, не могла быть уверена в том, что приедет на место назначения. Ни одна колонна не могла быть уверена в том, что доберется до конечной точки маршрута без потерь и вовремя.
Иногда огневой налет продолжался всего несколько минут. Две-три винтовки, выпустившие по паре обойм каждая – и русские лыжники растворяются в зимнем лесу. Но солдатам вермахта все равно приходилось разворачиваться в цепь (ну, или выскакивать из кузовов автомобилей, впрочем, уже через неделю пехоте об автомобилях пришлось лишь вспоминать) и залегать, отстреливаясь и ожидая, когда закончится налет. Или вообще брести цепью по пояс в снегу через заснеженное поле к опушке леса, дабы убедиться, что «русиш партизанен», или, вернее, «руссиш диверсантен», и след простыл. Ибо если этого не сделать, то можно нарваться на новый огневой налет. А когда винтовки бьют по плотной пешей колонне или забитому людьми кузову грузовика – это непременно приводит к потерям. Даже если огонь ведется с большой дистанции… Короткий переход на пять километров мог затянуться на десять часов. Двадцатикилометровый марш техники требовал столько же горючего, сколько раньше хватало на двести километров. Огневые налеты русских вызвали шквал ответного огня, так что к районам развертывания подразделения зачастую приходили с уполовиненным боезапасом. А подвоз запаздывал. И немцы не успевали, не успевали, не успевали…
– Товарищ генерал армии, там это, по рации передали – обед готов уже, – подскочил к Жукову порученец. Георгий Константинович молча кивнул, еще раз окинул взглядом все тянущуюся из леса редкую, но непрерывную цепочку крестьянских саней и снова повернулся к десантнику.
– Давай за мной, полковник. Расскажешь, как воевали. И о командире своем тоже. Очень меня он заинтересовал.
– Так точно, товарищ генерал! – просиял десантник. – Командир наш – это… это… короче, я вам так скажу – немцев мы, товарищ генерал, скоро разобьем. Я это твердо знаю.
Жуков, уже подошедший к «эмке», хмыкнул и добродушно кивнул:
– Ну-ну, тогда давай и мне расскажи, как их правильно бить надо…
14
– Николай Никифорович, там это… ну-у… товарища Куницына требу… ой, то есть просят, – на просунутой в приоткрывшуюся дверь физиономии Ниночки, секретарши Яковлева
[89]
, вкупе со вполне обоснованным страхом явственно обозначилось еще и жгучее любопытство. Я усмехнулся про себя. Ну, еще бы – когда к скромному библиотекарю, пусть и весьма привлекательной внешности и, к тому же, явно находящемуся в фаворе у самого директора (как-никак ко всем фондам допустил и к себе вызывает регулярно, интересуется), приезжает (сам, лично!) комиссар госбезопасности третьего ранга и, оцените, просит срочно уделить ему внимание, то это явно вызывает серьезный диссонанс в ранее привычной и вполне себе адекватной картине мира. Согласно которой, кстати, скромные библиотекари всегда находились и будут находиться на самой нижней ступени табели о рангах молодых, симпатичных секретарш, находящихся в процессе поиска перспективного мужа. А этот процесс у Ниночки не смогли остановить ни война, ни бомбежки. Которые, впрочем, прекратились уже почти месяц назад. Когда немцы были отброшены от Москвы настолько далеко, что их бомбардировщикам уже не хватало дальности.
– А кто его спрашивает?
– Это я его спрашиваю, – сообщил входящий в кабинет Кобулов, – добрый день, Николай Никифорович.
– Э-э-э-а, добрый день, Богдан Захарович, – чуть запнувшись, отозвался Яковлев. Из разговоров во время уже ставших почти традиционными наших с ним вечерних «чаев» я знал, что он, несмотря на свою, вроде как сугубо гуманитарную профессию, в молодости состоял в ЧОН и, даже, пару лет был уполномоченным ОГПУ по борьбе с экономической контрреволюцией. Но «слава» Кобулова в интеллигентских кругах Москвы была столь велика и страшна, что общение с ним напрягало даже Николая Никифоровича. Несмотря на всю его партийность и на то, что именно Кобулов договаривался с Яковлевым насчет того, чтобы он принял и, так сказать, пригрел у себя на груди некоего молодого человека, очень сильно интересующегося историей. Причем как древней, так и современной…
Яков Джугашвили благополучно долетел до «большой земли». «Квитанцию»
[90]
об этом мы получили спустя три с половиной часа после того, как он вылетел с аэродрома Озерки. Спустя двое суток пришло подтверждение того, что предложенный мной план совместных действий моего… ну, батальоном, вероятно, его уже назвать было сложно, поэтому скажем так – моей части
[91]
и войск Ленинградского фронта принят к рассмотрению. Вследствие чего уже на следующий день мы снизили интенсивность тренингов, которыми занимались все предыдущие три недели, и начали выдвижение из района Полоцка, в лесах вокруг которого базировались, на север.
