Караванщик гулко засмеялся, его жена мило улыбнулась, на вид ей было лет двадцать с небольшим, не более, а Илар покраснел, чем вызвал у караванщика еще больший смех. Отсмеявшись, спросил:
– Ты вправду так хорошо играешь, как сказал Биргаз? Ну-ка, побренчи нам чего-нибудь!
Илар коснулся струн и запел песню про моряка, ушедшего в море и попавшего в плен к разбойникам. Он долго страдал в рабстве, а его любимая ждала, ждала всю жизнь, и, только когда он стал седым и старым, моряка отпустили умирать на родину. И тогда он встретил свою любимую. Девушка так и не вышла замуж, состарилась, ожидая его у околицы деревни, а когда состарившийся на чужбине мужчина пришел, обнял любимую – оба упали мертвыми, их сердца не выдержали и разорвались.
Когда Илар закончил, жена караванщика плакала, вытирая слезы, а ее муж сидел грустный, будто заключил невыгодную сделку и теперь подсчитывает убытки. Он уважительно посмотрел на музыканта и, помотав головой, заявил:
– Это лучшее исполнение баллады, которое я слышал. А я слышал эту балладу раз десять, в разных вариантах. Ты и в самом деле талант! Только спой чего-нибудь веселенькое, знаешь? А то мою любимую вогнал в слезы! Этак у нее голова заболит, и ночью мне откажет! Знаешь песню про птичку с желтым клювом? Давай ее!
– Ну… она неприличная… – Илар смущенно посмотрел на Гатрузу. – Там есть такие куплеты, что при женщине как-то неудобно петь… простите.
– Ишь ты, он еще и воспитанный! – восхитился Юстан. – Давай, давай, пой! Она и не такие словечки знает! Как-нибудь разозлишь ее, так узнаешь такие ругательства, о которых и не подозревал! Видел бы ты, как она поливает руганью грузчиков, недостаточно быстро укладывающих металл в фургоны! У них уши в трубочку сворачиваются!
– Ну… если так… – растерялся Илар. – Тогда ладно.
И запел. О птичке с желтым клювом, которая забралась в окошко к молоденькой девушке, мечтающей о любви. Птичка вдруг превратилась в парня, но то был не простой парень, а бог, ставший человеком. И этот бог вытворял такие вещи, перечисление которых заняло пять куплетов – длинных, довольно монотонных, но смачных.
Вся соль была в том, что девушка потом ничего не помнила о посещении бога и, когда ее живот стал лезть на нос, обвинила в этом мать, раскормившую ее своими вкусными пирогами.
Потом идут перечисления ругательств, которыми мать награждала распутную девицу, и всякое такое прочее. Веселая песня. Она всегда имела успех в трактире, Илар запомнил песню, подслушав у трактирного музыканта.
Впрочем, и большинство песен он запомнил именно в трактире, будто знал, что эти песни ему еще пригодятся. Память у Илара замечательная – что на слова, что на музыку, мелодию он запоминал с первого раза. Да и насчет запоминания текста проблем не было. Натренировался на маминых книгах.
– Недурно, совсем недурно! – воскликнул караванщик, утирая слезы, выступившие от смеха. – Да ты настоящий комедиант! Смотрел на тебя, так и представлял беременную девицу, жалующуюся матери! Ну, уморил!
– Это ты уморил парня, – улыбнулась Гатруза, – глянь, как он смотрит на пирожки. Голодный, да? На-ка, поешь. Музицирование отнимает много сил, как и любовь. Надо хорошо кушать, вон какой худенький! Чего, мама тебя не кормила? Кушай, кушай! Вот возьми. – Женщина налила большую глиняную кружку из кувшина.
Илар почувствовал запах сока и с наслаждением отхлебнул, горло и правда пересохло.
– Вот так… ешь, ешь… – довольно кивнула женщина. – А знаешь песню про Ниобу, страдающую по своему возлюбленному воину? А про мать, потерявшую дитя и разыскивающую его по свету? А…
– Да ну тебя! – фыркнул караванщик. – Бабские сопли! На хрен твои слезы, нытье! Веселое надо! Про Курта-жестянщика, забравшегося к соседке и настигнутого мужем! Знаешь? Ага. И про Шастуна, которого полюбила принцесса и держала его как собачку под кроватью! Тоже знаешь? Ну, молодец! Чувствую, дорога до столицы не будет скучной!
– Не загоняй парня-то, – укоризненно покачала головой Гатруза. – Петь на жаре не очень-то приятно. Пусть отдыхает, а вечером нам споет.
– Еще пару песен, и все! – заупрямился Юстан. – Скучища ведь, дорога! Поел? Давай-ка пару песен забрякай, и тогда иди к себе в фургон. Будешь жить в первом фургоне. На стоянках можешь подрабатывать в трактире – я же понимаю, ты музыкант, это твоя работа. Но и нас не забывай, хорошо?
– Хорошо, – благодарно улыбнулся и кивнул Илар, налаживая далир, – я очень вам благодарен, уважаемый господин!
– Уважаемый господин! Хо-хо-хо! Я же говорю, парень воспитанный! Не из благородных ли, а? Из дома небось сбежал? На поиски приключений? Да ладно, ладно – не спрашиваю, твое дело. Я сам когда-то сбежал от отца, богатого купца. Бродил по свету, пока не понял, какой я дурак, и не принял у него дело.
– А сейчас чего бродишь по свету? – хихикнула жена. – Так и остался дураком? Может, хватит считать придорожные столбы по всей империи? И возраст уже…
– Дура! – рассердился караванщик. – Какой еще возраст?! Ты чего несешь своим поганым женским языком?! Мне пока еще десяток таких, как ты, надо, чтобы мой петушок наконец успокоился и уснул! И язык-то повернулся, глупая баба!
– Жила принцесса розовощекая, длина ее ног восхищала мир! – поспешно заиграл и запел Илар, гася начинающуюся свару.
Караванщик сразу притих, расслабился и только иногда сердито взглядывал на иронически улыбавшуюся жену, не скрывавшую, что не боится крутого нрава мужа. Похоже, что для них такие стычки были не впервой, и Гатруза прекрасно умела ладить со строптивым муженьком.
К постоялому двору караван прибыл под вечер, когда солнце висело еще довольно высоко над линией горизонта. Фургоны медленно втянулись на огромный двор, огороженный забором, выстроились плотным квадратом, возничие распрягали лошадей, переругиваясь – не от злобы, а больше для развлечения; известно, что соленое слово бодрит, не дает заснуть организму, склонному к безделью и праздности. Больше всего ругался караванщик, фургон которого расположился в центре квадрата из десяти фургонов, он виртуозно управлялся с различными описаниями извращенной половой жизни своих подчиненных, на что те похохатывали и беззлобно отругивались, уважительно называя караванщика «Мастер».
Илар слушал этот шум и был немного растерян; он, никогда не выезжавший из городка, был, как говорится, не в своем кресле. Суета, беготня, десятки незнакомых лиц, и он, парнишка, никому не нужный и никому не ведомый, до которого никому нет никакого дела. Не по себе…
Потом все потянулись в трактир, оставив вокруг повозок охранников, своими скучными лицами выражающих недовольство судьбой и подозрение в том, что их надули и всегда надувают, не зря же они чаще других стоят в карауле, пока остальные выпивают, жрут и тискают девок. Все эти подозрения были, конечно, полной ерундой, дежурство охранников шло по очереди, установленной начальником охраны, но такова натура служивых, вечно жалующихся на судьбу и ругающих начальство.
