— Это синий тигровый глаз — иначе еще называется «ястребиный глаз». Мне он достался от отца.
— Я не могу это взять!
— Можешь! Мы оба — твои потомки, и отец, и я. Он будет доволен, что я тебе его подарил. — Чтобы пресечь споры, Коннор надел шнурок мальчику на шею. — Это равноценный обмен.
Эймон потрогал камень, потом стал рассматривать его при свете костра.
— Покажу сестрам. Когда я им рассказал о тебе, о том, как мы с тобой отбивались от Кэвона, то-то они удивились! Одолели вопросами. И завидовали, конечно. Они жаждут с тобой познакомиться.
— Как и я — с ними. Может, когда-нибудь и настанет такой день. А его ты не чувствуешь?
— С того дня — нет. Брэнног говорит, ему до нас теперь не добраться. Он не может выходить за собственную территорию, поэтому в Клэре ему нас не достать. Когда мы вырастем и станем сильнее, мы вернемся. Снова приедем домой.
— Я знаю, что приедете, но пока время не пришло, вам лучше пожить там, где сейчас, это безопаснее.
— А ты его чувствуешь?
— Чувствую, но не сегодня. И не здесь. А сейчас тебе надо отдохнуть, — сказал Коннор, видя, что у мальчишки слипаются глаза.
— А ты еще побудешь?
— Побуду, сколько смогу.
Эймон свернулся калачиком и укутался в свой короткий плащ.
— Музыка — слышишь ее? Ты слышишь музыку?
— Да, слышу. — Это играла Брэнна. Песню, исполненную сердечной тоски.
— Красивая… — прошептал Эймон, уже погружаясь в сон. — Грустная и красивая. Кто это играет?
— Это играет любовь.
Коннор дал мальчику уснуть и смотрел на огонь, пока не пробудился в собственной постели с первыми лучами солнца.
Раскрыв кулак, он увидел гладкий белый камень, похожий на яйцо.
Когда Брэнна спустилась на кухню к утреннему кофе, он показал ей камень. Сон с нее как рукой сняло.
— Камень вернулся с тобой.
— Мы оба были там, такие же реальные, как мы с тобой, при этом каждый — в своем времени. Я отдал ему «ястребиный глаз», который мне папа подарил, помнишь?
— Конечно, помню. Ты в детстве его носил не снимая. Он висит на раме зеркала у тебя в спальне.
— Больше не висит. И вот что интересно: вчера, когда я ложился, я его не надевал и даже в руки не брал. Но во сне я был в одежде, и камень висел у меня на шее. А теперь он на шее у Эймона.
— Каждый в своем времени, говоришь… — Брэнна прошла к двери и впустила Катла, успевшего совершить утренний моцион для естественных отправлений. — Однако вы сидели вместе, разговаривали. И его амулет проник сюда из твоего сна. Надо подумать, как нам это использовать.
Она открыла холодильник, и по тому, с какой неторопливой значительностью она вынимала масло, яйца, бекон, стало ясно, что за сегодняшний завтрак он должен заплатить максимально подробным рассказом, чтобы Брэнна могла разобраться в его загадочном сне.
— Мы слышали, как ты играла…
— Что? — резко обернулась она.
— Там, на поляне! Мы тебя слышали. Он уже почти засыпал, глаза совсем не смотрели. И тут послышалась музыка, твоя музыка. Он уснул под ее звуки. Ты ночью, случаем, не играла?
— Играла… В самом деле играла! Проснулась среди ночи в каком-то беспокойстве и немного поиграла.
— Вот мы тебя и слышали. Музыка долетела от твоей комнаты до поляны.
При этих словах, заметил Коннор, по лицу сестры скользнуло секундное замешательство.
— Ты была не в комнате! — догадался он. — Где же тогда?
Брэнна, отвернувшись, кинула на сковороду несколько ломтей бекона, сало зашипело.
— Подышать захотелось. Потянуло вдохнуть частицу ночи. Вышла на поле за домом. У меня было ощущение, что без воздуха и без музыки я просто задохнусь.
— Пора тебе наконец придумать, как наладить отношения с Фином.
— Коннор, не начинай! Пожалуйста.
— Я вас обоих люблю. Больше пока ничего не скажу. — Он топтался по кухне, потирая в ладонях белый камень, подаренный Эймоном. — Это поле слишком далеко от развалин, чтобы звук донесся обычным путем.
Брэнна нарезала хлеб, разбила на сковороду яйца, а Коннор все топтался по кухне.
— Мы все связаны. Мы трое — и те трое. Эймон слышал твою музыку. Я уже дважды с ним общался. Айона видела Тейган.
— Зато я никого из них не видела и не слышала.
Коннор помолчал, взял себе кофе.
— Эймон тоже сказал, что сестры ревнуют его.
— Я не ревную. Разве что самую малость. Но больше я расстроена и, пожалуй, задета…
— Он взял твою музыку в свои сны и уснул с улыбкой, хотя до этого был очень печален.
— Ну, хоть что-то. — Брэнна выложила на тарелку яичницу с беконом. Передала брату.
— Сама не будешь?
— Ограничусь кофе и тостами.
— Тогда спасибо за заботу.
— Можешь сделать мне за это одолжение иного рода. — Она выудила хлеб из тостера, положила один кусок ему на тарелку, второй — себе на блюдце. — Носи при себе его камень.
— Этот? — Он снова достал камешек, который успел сунуть в карман.
— Постоянно носи этот камень, Коннор, как носишь свой амулет. В нем есть сила.
Брэнна принесла на стол свою чашку и тост, дождалась, пока брат сядет рядом.
— Не знаю, не могу сказать, что это — подозрение, интуиция или подлинное знание, но в нем есть магическая сила. И это добрая сила — если помнить, откуда и от кого он тебе достался. И из какого времени.
— Ладно. Будем надеяться, что Эймону и его сестрам мой «ястребиный глаз» тоже поможет.
Работа школы ловчих птиц состояла не только в прогулках с восторженными туристами или групповых экскурсиях для школьников. Существенной ее частью являлся уход за птицами и их обучение. Чистые клетки, чистая вода в поилках, регулярное взвешивание и разнообразный рацион, постоянное проветривание благодаря крепким односкатным крышам, чтобы птицы дышали свежим воздухом, чувствовали его. Коннор гордился тем, что у него такие здоровые, сметливые и надежные в деле воспитанники — и те, кого он растил с самого гнезда, и те, кого подобрал в лесу птенцами и спас от хищников.
Ему не претило убирать помет или тщательно обсушивать крылья промокшей под дождем птицы. И тренировал своих питомцев он с удовольствием.
Самой же трудной частью его работы была и всегда будет необходимость время от времени продавать кого-то из своих питомцев другому сокольнику.
На этот раз, как и было условлено, Коннор встречался с заказчицей в поле километрах в десяти от школы. Туда, с согласия знакомого фермера, он привозил своих птиц и обучал охоте на открытой местности.
