— Какая у тебя рука холодная!
— Вот ты и согреешь. — Он зашагал рядом с ней по каменистым тропинкам, мимо кустов роз, кремовых чашечек калл и ярко-синих лобелий, а игра солнечных лучей напоминала переливающуюся внутреннюю поверхность жемчужной раковины.
— Я просто пришел тебя повидать, — начал он своим доверительным голосом и хитро подмигнул, как делал всегда, когда хотел поведать ей какие-нибудь секреты. — Все в доме.
Мира повернулась в ту сторону, к трехэтажному кирпичному особняку, выкрашенному в белый цвет — так захотела мама. Большую террасу окружали цветники, переходящие в гладкий зеленый газон, где мама любила устраивать чаепития, когда выдавались погожие летние деньки.
Только маленькие сэндвичи и пирожные с глазурью.
А вон там — ее комната, подумала Мира, подняв голову. Да, вон она, со стеклянными дверями и небольшим балкончиком. Балкон Джульетты, вот как он его называл.
Значит, она была его принцессой.
— А почему все в доме? Такой чудесный день! Давайте устроим пикник! Миссис Хэнниган могла бы что-нибудь испечь, мы бы поели сыру с хлебом, пирожных с джемом…
Она хотела повернуться, побежать к дому, позвать всех в сад, но он увлек ее в другую сторону.
— Сегодня неподходящий день для пикника.
На мгновение ей почудилось, что она слышит стук дождя, а когда взглянула вверх, увидела, что на солнце нашла какая-то тень.
— Что это такое? Что это, пап?
— Ровным счетом ничего. Ну вот, пришли. — Он сорвал с куста розу и протянул ей. Мира понюхала и улыбнулась прикосновению к щеке мягких белых лепестков.
— Если не пикник, то, может быть, хоть чаю с тортом попьем? Устроим праздник, раз ты дома?
Он медленно и печально покачал головой.
— Боюсь, праздника не получится.
— Почему?
— Никто не хочет тебя видеть, Мира. Все знают, что это твоя вина.
— Моя вина? В чем? Что я сделала?
— Ты знаешься с ведьмами. Плетешь с ними заговоры.
Он повернулся к ней и крепко схватил за плечи. Теперь тень прошла по его лицу, и сердце у нее сжалось от страха.
— Знаюсь с ведьмами? Плету заговоры?
— Ты строишь планы, якшаешься с дьявольским отродьем. Ты даже спишь с одним из них, как шлюха!
— Но… — У Миры закружилась голова, мысли затуманились. — Нет, нет! Ты не понимаешь!
— Да уж понимаю получше твоего, Мира. Они прокляты, и ты будешь проклята с ними вместе.
— Нет! — Она умоляюще прижала ладони к его груди. К холодной, ледяной груди. Такими же холодными были его руки. — Ты не можешь так говорить. Ты не можешь так думать!
— Могу и говорю. И думаю. А почему, ты считаешь, я ушел? Все из-за тебя, Мира. Я ушел — от тебя. От эгоистичной порочной шлюхи, жаждущей власти, которой ей никогда не получить.
— Я не такая! — Потрясенная, она отшатнулась, словно от физического удара. — Ничего я не жажду!
— Ты меня опозорила так, что я видеть тебя не могу!
Мира разразилась рыданиями, потом ахнула, видя, как белая роза в ее руке начала кровоточить.
— Это все твоя порочность, — сказал он, когда она бросила розу на землю. — Она разрушительно действует на всех, кто тебя любит. Все, кто тебя любит, истекут кровью и увянут. Или сбегут, как я. Я бросил тебя, до того мне было стыдно и тошно. Слышишь, мать рыдает? — воскликнул он. — Она льет слезы оттого, что ее дочь предпочла дьявольское отродье родным братьям и сестрам. Это ты виновата!
По щекам Миры струились слезы — слезы стыда, раскаяния и горя. Опустив голову, она увидела, что из розы натекло столько крови, что цветок утонул в этой луже.
В луже крови пополам с дождем, который хлестал и хлестал.
Дождь.
Ее качнуло, до слуха донеслось пение птицы в тутовнике и веселое журчание фонтана.
— Пап…
Воздух прорезал ястребиный крик.
Коннор, мелькнуло у нее в голове. Коннор.
— Нет! Я не виновата!
Насквозь промокшая, она очнулась от своего видения и взмахнула лопатой. Удар стал для него неожиданностью, но все же он успел отскочить, так что лопата просвистела возле самого его лица.
Которое уже не было лицом ее отца.
— Проваливай к черту! — Она ударила снова, но земля словно вздыбилась у нее под ногами. И в этот момент что-то вонзилось ей в сердце.
Она вскрикнула, а Кэвон обнажил зубы в злорадной усмешке. И растворился в тумане.
Мира сделала один неуверенный шаг, за ним второй. Земля продолжала вздыматься, а небо над ее головой кружилось и падало.
Издалека, сквозь дождь и туман, Мира услышала голос, звавший ее.
Один шажок, приказала она себе, потом еще.
Она услышала ястреба, увидела коня, серую тень, метнувшуюся в гущу тумана, и кинувшуюся следом собаку.
Увидела Бойла, бегущего к ней с такой скоростью, словно на него сзади наседали бешеные псы.
Все вокруг вертелось и опрокидывалось, и вдруг она с изумлением увидела, как с Аластара спрыгивает Коннор.
Он что-то прокричал, но в голове у Миры стоял такой гул, что она расслышала лишь сдавленный звук.
Тени, подумала она. Мир теней.
Они обступили ее и поглотили.
Она попробовала выплыть из них, но захлебнулась и утонула в этих тенях. И услышала смех отца — жестокий, очень жестокий. И слова Кэвона…
«Это ты виновата, эгоистичная, бессердечная девчонка! У тебя ничего нет. Ты сама — ничто. И чувств у тебя никаких нет».
«Я дам тебе власть, — обещал Кэвон, и голос его ласкал слух. — Это то, чего тебе по-настоящему хочется. Чего ты жаждешь и к чему стремишься. Принеси мне его кровь, и я дам тебе власть. Возьми его жизнь, и я дам тебе бессмертие».
Она боролась, силилась пробиться сквозь эти тени, назад к свету, но не могла сдвинуться с места. Ее словно приковали, придавили книзу, а тени все сгущались и сгущались, и с каждым вдохом она набирала в грудь не воздух, а этот туман.
И каждый следующий вдох был холоднее предыдущего. И каждый следующий вдох был темнее.
«Делай, как он говорит, — наставлял отец. — Этот ведьмак для тебя ничего не значит, а ты не значишь ничего для него. Всего лишь сплетенные в темноте тела. Убей ведьмака! Спаси себя! Я еще вернусь, принцесса».
Потом ее взял за руку Коннор. Он излучал свет, прорезавший эти густые тени, и глаза его были ярче изумрудов.
«Идем со мной. Вернемся со мной. Ты нужна мне, любовь моя. — Опять по-ирландски. — Возвращайся ко мне. Возьми мою руку. Тебе надо только взять меня за руку».
Но она не может — ну как он не видит? Не может! За спиной кто-то рычал и огрызался, но Коннор лишь улыбался ей.
