Хорошенький разговор.
— Тебе что, плохо?
Коннор поднес руку к ее лбу, словно намереваясь проверить температуру, но Мира ее оттолкнула.
— Почему все думают, что мне плохо? Мне не плохо. Я проснулась, вот и все. Проснулась, потому что проспала большую часть дня и полночи.
— Тебе нужно было отоспаться, — возразил он совершенно резонно. — Чаю не хочешь?
— Если мне потребуется чай, будь он неладен, я уж как-нибудь сама себя обслужу.
— Стало быть, тебе хочется чего-то другого.
Она злилась, но на глаза навернулись слезы, однако этого Мира не допустила.
— Ты сказал, что простил меня.
— Верно. И простил. Слушай, да ты совсем замерзла!
Коннор стал укутывать ее в плед, но Мира опять отмахнулась.
— Отстань! Ты можешь перестать вокруг меня суетиться? — Противные слезы все закипали и закипали, вызывая стыд и недоумение. Она чувствовала себя идиоткой. — Отстань, пожалуйста!
Она попыталась отодвинуться, откатиться и встать, но Коннор обхватил ее и сжал в объятиях. Крепко-крепко.
— Ты, главное, успокойся, Мира Куинн. Посиди секунду спокойно. Помолчи.
Попытка вырваться оставила ее без сил, она задохнулась и была готова разрыдаться.
— Хорошо, я успокоилась.
— Еще нет, но близка к тому. Передохни. — Он мягко покачал ее, потом взглянул на огонь и сделал его посильнее.
— Не надо за мной ухаживать, Коннор. От этого меня тянет реветь.
— Так пореви! Это все реакция, Мира, вполне естественная реакция на то, что с тобой сделали и что понадобилось предпринять в ответ.
— И когда это пройдет?
— Сейчас уже легче, чем было, ведь правда? А утром, когда отдохнешь и успокоишься, станет еще легче. Наберись терпения.
— Ненавижу это выражение!
Коннор рассмеялся и поцеловал ее в волосы.
— Я знаю. Но тебе терпения не занимать. Сам видел.
Да, но для этого ей приходится делать над собой немалое усилие! А Коннору терпение дано от природы, как цвет глаз, как тембр голоса.
— Против твоего терпения я ничего не имею, — проворчала Мира.
— Отрадно слышать, поскольку трудно было бы от него избавиться, чтобы только тебе угодить. Лучше скажи: тебя что-то разбудило или ты проснулась сама?
— Просто проснулась. Проснулась — а тебя нет. — Прозвучало капризно, она и сама это чувствовала. Оставалось надеяться, что это тоже была реакция, иначе она скоро себя возненавидит. — Если ты на меня не сердишься, тогда почему спишь здесь, свесив ноги с дивана?
— Тебе был нужен покой и отдых, только поэтому. — Коннор видел, что Мира успокоилась. Он изловчился и, приподнявшись с нею вместе, задвинулся в угол дивана, где они устроились и стали глядеть на огонь. — Мы не успели выйти из кухни со своим чаем, а ты уже спала. Даже не шелохнулась, когда я нес тебя наверх, а Брэнна переодевала тебя в пижаму. Это целебный сон, солнышко, сон лечит. Благодаря ему твой мозг и твое тело — и даже твоя душа — получили то, что им было необходимо.
— Я решила, ты не хочешь быть со мной, и пошла тебя искать, чтобы разобраться. Я уже настроилась на выяснение отношений.
— Тогда я рад, что ты споткнулась о мои сапоги, потому что это лучше, чем выяснять отношения.
— Прости.
— Что ты все время извиняешься? — Он провел пальцем по камешкам в ее ожерелье.
— Фин сгонял на конюшню и мне его привез, представляешь?
— Я знаю.
— Больше никогда не сниму!
— Я знаю.
Воплощенное доверие, терпение, прощение. Нет, она его недостойна, решила Мира и прижалась лицом к его шее.
— Я тебя обидела.
— Да уж.
— Коннор, почему любовь дается тебе так легко? Свободно и легко! Я говорю не о той любви, что всегда была между нами, и не о вашей с Брэнной любви.
— Знаешь, для меня самого это что-то новое, так что я и сам толком не пойму. Я бы сказал, это все равно как если бы ты владел чем-то так давно, что оно уже стало частью тебя. Потом ты смотришь на это что-то чуть под другим углом зрения. Знаешь, как бывает с кусочком стекла: ты держишь его, а потом чуть меняешь наклон — и оно ловит солнце и фокусирует луч? Можно зажечь огонь, всего лишь капельку наклонив стеклянную линзу. Вот… что-то в этом духе. И то, что уже существовало, вдруг повернулось другой стороной и вобрало в себя весь свет.
— Это «что-то» могло бы чуть повернуться опять и снова этот свет растерять.
— С чего бы, если этот свет такой притягательный? Видишь там огонь?
— Конечно, вижу.
— Все, что ему нужно, это чуточку внимания, слегка поворошить, подкинуть дров — и он будет гореть и день и ночь, давать свет и тепло.
— А можно забыть его поворошить. Или дрова вдруг кончатся.
Коннор со смехом потерся о ее шею.
— Тогда можно будет сказать, что ты беспечна, стыд тебе и позор. Любовь надо лелеять, вот о чем я толкую. Поддерживать свет и тепло — это своего рода работа, но ты же не захочешь сидеть в темноте и холоде?
— И никто не захочет, однако люди об обязанностях легко забывают.
— Мне кажется, это такие обязанности, которые двое несут поровну и выполняют, иногда — один чуть больше другого, а потом роли могут опять поменяться. — Это вопрос равновесия, подумал он, плюс бережное отношение и небольшое усилие. — Что дается легко, не всегда бывает правильным, и иногда требуется об этом напомнить. А главное, Мира, я что-то не припомню, чтобы ты стремилась к легкой жизни. Никогда ты работы не боялась.
— Там, где я могу что-то поднять и нести, или чистить, или горбатиться — нет, не боялась. И не боюсь. Но душевная работа — это совсем из другой оперы.
— Да и тут я не замечал, чтобы ты сачковала. Ты слишком невысокого о себе мнения. Дружеские отношения тоже требуют усилий, согласись. Как тебе удавалось оставаться таким верным, заботливым другом, и не только мне, но и Брэнне, Бойлу, Фину, а теперь и Айоне? А еще твоя родня… — добавил он, не давая ей возразить. — Родственные отношения — особая статья, здесь приходится трудиться еще больше. Ты для своих сделала больше, чем кто-либо другой.
— Да, но…
— А то, что ты иногда ворчишь, совершенно неважно, — опять опередил он. — В конечном счете важны не слова, а дела.
Он поцеловал ее в переносицу.
— Ты должна поверить в себя.
— Это самое трудное.
— Тогда учись! Ты же, когда училась ездить верхом, не стояла в стороне и не гадала, что будет, если ты упадешь?
— Ни разу в жизни не упала с лошади.
