Наверное, я провела в доме больше времени, чем ожидала, потому что Рене со Стивом уже стояли у его автомобиля, Стив опирался прямо на машину. Они оба показались мне весьма недовольными, и, подойдя ближе, я услышала:
— Рене, я знаю, тебе страшно не нравилось, что Джон там жил, а после того, что случилось… Наверняка воспоминания у тебя остались только неприятные. Так позволь же мне избавить тебя от них, и…
Я подала ему стакан воды, он замолчал и улыбнулся.
— Ты это серьезно? — поинтересовалась Рене, голос ее вибрировал от волнения. — Не могу поверить, что ты сюда приехал с таким предложением, Стив. Джон любил его.
— А ты нет, и после всего, что случилось…
— Его? — перебила я. — Вы про наш дом?
Я посмотрела на Стива, опустившего принесенный мной стакан, — он больше не улыбался.
— Я так и знала! Вы хотите купить наш дом!
Рене забрала воду у Стива и сказала:
— Эйвери, может, пойдешь рассортируешь привезенные доски?
— Это мой дом. Я там живу.
— Эйвери, — резко повторила Рене, и я смолкла.
— Стив, тебе лучше уехать, — добавила она, поворачиваясь к нему.
Он кивнул, а потом попросил:
— Подумайте об этом, ладно? Так ваши раны быстрее заживут, и вы сможете вернуться к нормальной жизни.
— Не буду я об этом думать, — отрезала она и направилась к дому.
Стив сел в машину, снова заулыбавшись, а я пошла за бабушкой.
Она удалялась быстро, явно рассердившись, но я все же догнала ее:
— Стив хочет купить мой дом?
— Где чертежи?
— Рене, Стив хочет его купить?
— Бабуля, — сказала Рене дрогнувшим голосом. — Раньше ты называла меня бабулей. Раньше мы были одной семьей. А теперь… — Она отчаянно покачала головой. — Каждый раз, когда ты называешь меня по имени, я чувствую себя так, как будто я тебе чужая.
— Ответь на мой вопрос, пожалуйста, — настаивала я, потому что мне нужно было знать.
Мне нужно было это услышать. Я понимала, что она переживает, но бабулей я больше не могла ее называть. Я жила с родителями, пока меня их не лишили, с семьей, из которой она несколько лет назад была исключена, — и это сыграло свою роль.
— Да, он хочет купить и дом, и землю, принадлежавшую твоему отцу, — медленно проговорила она.
— Дом с землей? С папиным любимым лесом и маминым садом? Все? — Я повысила голос. — Ты не можешь распоряжаться их судьбой.
— Вообще-то могу, — ответила Рене. — Тебе семнадцать лет, и я твой опекун, потому что я… я теперь твоя единственная родственница.
— Ты… — произнесла я, вся дрожа, и Рене поспешно взяла меня за руки.
— Я отказалась, — сказала она. — Эйвери, я ни за что не продам ни дом, ни землю.
— Но ты же их ненавидишь, — прошептала я.
Она вздрогнула.
— Во мне нет ненависти, Эйвери. Я тоже тут живу, — объяснила она. — Лес… Я его люблю, просто не так сильно, как твой отец. Я не могу жить в нем, как он…
Она замолчала, глядя на деревья, а потом ненадолго закрыла глаза, и мне показалось, что она испытывает боль.
Она открыла глаза и снова посмотрела на меня:
— Много лет назад я сделала выбор, и в итоге мне достался твой дед и эта жизнь, а также, благодаря этому, появился твой отец. Об этом я ни в коем случае не сожалею. И как бы ни относилась я к лесу сейчас, его землю я ни за что не продам. Эйвери, он очень любил лес. Неужели ты думаешь, что я этого не знаю?
Я посмотрела на нее. Глаза у нее были голубые, как и у папы, и в них виделась та же грусть, которую я не раз замечала у него.
В те моменты, когда он говорил о ней. О своей маме — он считал, что потерял ее, потому что она его не любит.
— Ты его любила, — прошептала я.
Рене ответила:
— Ну конечно любила, Эйвери. — И двинулась дальше. Зашла в кухню, раздвижная дверь закрылась за ней. Она села к столу и выглянула в окно, но смотрела она мимо меня. На деревья.
Я осталась на улице. И на лес я не смотрела. Я села на траву, палило солнце, мысли кружились в голове.
Я вдруг поняла, что в этом мире есть человек, который понимает, насколько я потеряна и одинока. И этим человеком была Рене.
Моя бабушка.
10
— Хочешь еще салата? — спросила Рене за ужином, и я покачала головой, выбирая с тарелки зелень.
Грибы в салате показались мне странными, пористыми и безвкусными, совсем не то что лесные, которые меня научила собирать мама; она добавляла их для вкуса почти во все блюда.
Как бы мне ни хотелось сблизиться с Рене, ничего не получалось, потому что она была не такая, как мама с папой. Она их даже не знала, по крайней мере как я, и хоть я и понимала, что она тоже ощущает потерю, что тоже по ним скучает. Она не…
Она не жила с ними вместе. Она потеряла сына и невестку. Но не все. Не весь свой мир.
— Давай начнем прямо сейчас, — предложила она, отодвигая тарелку, а я изумленно посмотрела на нее. — Я имею в виду крыльцо, — пояснила она. — Есть, как я понимаю, мы не хотим, так ведь?
Я посмотрела на ее тарелку. Курицу она порезала на крохотные кусочки, а салат, как и я, потыкала вилкой, но почти ничего не съела.
— Давай, — сказала она, и ее глаза… Как же я раньше никогда не замечала, насколько они похожи на папины? Тот же оптимизм, та же вера в то, что все может измениться.
Мне всегда казалось, что Рене ничего не дала папе, но это было совсем не так.
— Ладно, — сказала я и встала.
Мы вышли через большую раздвижную кухонную дверь на прекрасный газон, тянувшийся до самого леса.
И стали рыть ямы.
Я этого не ожидала. Я думала, что для того, чтобы что-то построить, надо в доски забивать молотком гвозди, и все дела. Думала, что все это ставится прямо на землю.
Когда я спросила, обязательно ли копать, Рене ответила:
— А как же иначе крыльцо будет держаться на месте? Нужны опоры, — объясняла она. — Поэтому мы вкопаем столбы, чтобы было к чему крепить доски. Посмотри на чертежи.
Я посмотрела. Ямы на них не были обозначены, но Рене дала мне странную штуковину, которую я уже видела раньше.
— У папы такая же есть, — воскликнула я и вспомнила, как он занимался последней пристройкой, застекленной террасой, которую так и не довел до конца.
Чертеж он составлял на улице, внимательно следя за тем, чтобы не повредить корни деревьев, и, когда он рыл ямы, я заметила, что они действительно все остались нетронуты.
