– Ты не справилась. – Этот голос она не слышит, а чувствует. Шляпками стальных гвоздей, впивающихся в плоть. – Слабая.
– А тень говорит, что я сильная. Врет? – Еще тень не велит оборачиваться, и она не станет. Этого нельзя делать ни за что!
– Тени никогда не врут, просто не говорят всю правду. Такова их суть.
Значит, вот какая у них суть – не говорить всю правду.
– А если спросить?
– А тебе очень хочется спрашивать? – В голосе слышится насмешка. – Тебе вообще много хочется?
Нет. Сказать по правде, ей вообще ничего не хочется, даже сказок. Если только картинок. Картинки позволяют вспоминать и чувствовать, позволяют хотеть…
– Она очень нетерпеливая. Такая же, как ты. – Голос проходится невидимым молотком по невидимым шляпкам невидимых гвоздей, вырывает из горла даже не крик, а сип.
– Больно?
– Больно!
– Это хорошо. Это означает, что шанс еще есть.
– У кого?
– У тебя. Глупая, но сильная. Твоя тень тебя не обманула, а моя кровь не подвела.
Кровь – это что-то густое и черное. У остальных – красное, а у нее – черное. Чужая кровь, непрошеный подарок, от которого только боль и слезы. Кто даритель? Тот, кто стоит за ее спиной…
– Не оборачивайся. – На плечи ложатся тяжелые ладони. Цепкие пальцы больно впиваются в плоть, не стряхнуть, не вывернуться.
– Кто нетерпелив?
– Тень, твоя тень. Ей не стоило оставлять тебя здесь одну, не стоило уходить. Страшно?
– Страшно.
А еще больно. Невидимые пальцы играют на жилах, как на струнах. Она кричит, но не слышит собственного крика.
– Что еще? Что ты чувствуешь?
Хватка слабеет, и ей кажется, вот сейчас она упадет.
Не падает, остается стоять, как подвешенная на ниточках кукла. Ниточки-нервы привязаны к шляпкам гвоздей, и невидимый кукловод решает за куклу, что она должна делать. Руки поднимаются, поворачиваются ладонями вверх. Черный рисунок вен похож на жилки на кленовом листе. Красиво, а с болью можно стерпеться.
– Что ты чувствуешь?
– Мне интересно.
– Что тебе интересно?
– Что там.
– Где?
– В картинках, которые показывает тень.
– В картинках…
Натяжение нитей слабеет, и руки безвольно падают вниз, словно она им больше не хозяйка. Становится обидно. Еще одно забытое чувство. Пальцы сжимаются в кулак.
– Злишься. – Голос не спрашивает, голос утверждает. Ударить бы со всей силы, до крови. Любой, хоть красной, хоть черной.
Черная кровь. Что в ней особенного? О чем она забыла и сейчас так мучительно пытается вспомнить?
– Это плохое место для всех. Даже для меня. А для такой, как ты, оно смертельно опасно. Странно, что ты до сих пор держишься.
– Какая я? Кто я?
– Правильный вопрос. Другой бы спросил, где он, но ты все еще чуешь суть вещей. Тебе здесь не место.
– А где мне место?
– Там.
Птаха вернулась, вцепилась коготками в ветку, посмотрела неодобрительно.
– Там красиво.
– Там красиво, потому что там настоящая жизнь.
Жизнь – это ветер в лицо и холодные капли на коже, и запах безвременников, и вишневые лепестки на ладони. Жизнь – это то, что она почти забыла, от чего добровольно отвлеклась ради чего-то очень важного.
– Она поспешила, твоя тень. Ты еще не все забыла, а она решила, что уже может уйти.
– Куда?
– В настоящий мир, чтобы когда-нибудь поменяться с тобой местами.
– Поменяться местами?..
– А ты не знала? Не слышала никогда этой сказки? – В голосе – насмешливое удивление. – Слишком поздно я тебя встретил, слишком мало сказок рассказал.
Сказок… Сказки ей рассказывала бабушка. Когда-то очень давно, уже и не вспомнить когда. Те сказки сладко пахли леденцами, от которых ладошки становились липкими. Те сказки перетекали в веселые и радостные сны. Были и другие, уже почти забытые, с запахом пыли, мокрой собачьей шерсти и грозы. Эти сказки оставляли на ладони черную лужицу крови и прорастали в жизнь кошмарами. Эти сказки рассказывал умирающий старик. Сказки шли довеском к чему-то страшному, но неизбежному, как майская гроза.
Картинку перечеркнула белая молния, на мгновение расколола на две совершенно одинаковые половинки. Птаха испуганно взмахнула крыльями, но осталась на ветке.
Страшные сказки ей рассказывал… Сказочник!
– Не оборачивайся! – Тяжесть чужих рук на плечах делается невыносимой. – Не вздумай на меня смотреть.
– Почему?
– Потому что соблазн убить тебя и без того слишком велик. Мне тяжко, девочка. Мир теней одинаково немилосерден как к живым, так и к мертвым. Это плохой мир.
– А я, я какая: живая или… мертвая?
– Живая. Пока. Тебе осталось недолго, если…
– Если что?
– Если откажешься от моей помощи.
– И что будет?
– Ты сама станешь тенью. Будешь жить тут. Или не жить. Не думаю, что у теней есть настоящая жизнь. А потом, может, через сотню, может, через тысячу лет в твой мир придет вот такая же сильная, но глупая, и вы заключите сделку, которую нельзя нарушить. Ты исполнишь желание, тени в этом мастера. И она, та, другая, останется с тобой, а потом и вместо тебя.
– А я?
– А ты вернешься в мир живых.
– Тенью?
– Не тенью, но и не человеком.
– Кем тогда?
– Сумраком в человеческой оболочке.
– Неприкаянной душой?
– У сумрака нет души. Сумрак – это сумрак.
– Я не хочу становиться сумраком.
Картинку снова раскололо на части, послышался гром.
– Значит, тебе стоит попытаться уйти, вернуть себе свою жизнь. Пока я здесь, пока твоя тень отсутствует.
– Я заключила сделку.
– Честная. Честная и глупая. У нас с тобой тоже была сделка, ты приняла мою силу.
– Я стала ведьмой.
Ведьма. Слово не кажется ей ни страшным, ни неприятным. Констатация сути, только и всего.
– Посредственной ведьмой, если уж начистоту.
Ей бы обидеться, да вот не получается. Что ж обижаться на правду!
– Но лучше посредственная, чем мертвая.
– Вы хотите мне помочь?
Желание обернуться, посмотреть Сказочнику в глаза невыносимое.
– Не смей! – Голос оглушает, почти сбивает с ног. – Не смей оборачиваться. Я не затем пришел, чтобы убить, я хочу спасти.
