Хрен ему, а не признание. Только бы вдохнуть…
– Звонила кому-то? Точно ведь звонила, потому и телефон разбила, чтобы замести следы. – Лапища сжала горло, но не сильно, почти ласково, а Жорик задышал часто, с присвистом. – Кому ты звонила, сучка?
– Никому!
– Значит, просто так напакостила?
Еще один тычок в солнечное сплетение все-таки ее отключил, хоть и ненадолго. Мир поплыл, увлекая за собой ненавистного Жорика, а потом со щелчком встал на место.
– Я знаю, что делать, чтобы было очень больно и не осталось следов, – сказал мир голосом Жорика. – В тюряге научился. Но бить баб как-то… непрактично. Бабы нужны для другого.
Отпустил, взялся за ремень, демонстрируя решимость и непоколебимость намерений. Лучше бы бил.
– Как думаешь, что сделает с тобой Хелена, когда узнает, что ты звонила кому-то на воле?
– А с тобой?
Ей бы хоть чуть-чуть давешней ненависти, пусть бы и больно, она бы потерпела. Главное, чтобы и ему было больно… невыносимо, до хруста в ломающихся костях.
Не получилось… Ненависти хоть отбавляй, а вот силы нет. Неужели и в самом деле от укола?
– А мне что? – Жорик пожал плечами. – Ну, уволит она меня, так я работу всегда найду. Да и не уволит, поорет только. Я многое о ее делишках знаю, так что… – Он усмехнулся. – А вот тебя снова превратить в овощ – это она запросто. Или и вовсе в расход. У нас тут знаешь, какая смертность? Дурики мрут как мухи. И никто не жалуется, потому что родственники или опекуны знают, за что платят такие деньжищи. Кто за лечение, а кто и наоборот…
– Мой за что платит?
– Пока за лечение, а там кто знает. Хелена умная стерва, она любую смерть может так обставить, что комар носа не подточит, и ни одна комиссия ничего не найдет. Так что, прежде чем открыть пасть, подумай, нужны ли тебе такие неприятности. Ну что, детка, – шершавый палец царапнул щеку, задержался на нижней губе, – будешь дружить с дядей Жорой?
…Арина ударила в тот самый момент, когда дядя Жора попытался задрать на ней сорочку. Ударила из последних сил лбом по плоской переносице, до тихого хруста и громкого вопля. И, глядя в дикие Жориковы глаза, подумала – сейчас убьет… Поэтому почти не удивилась, когда яростно ревущая туша навалилась всем своим весом, вдавила тело в прелое сено, не позволяя дышать, не давая возможности шелохнуться. Что ж, попытаться стоило…
Черное небо просочилось сквозь щели в потолке, пролилось звездопадом, ослепляя и одновременно успокаивая, зарычало яростно, по-волчьи, а потом тихонько засмеялось и накинуло тонкое лассо на бычью Жорикову шею, потянуло вверх, прочь от Арины. Последнее, что она почувствовала перед тем, как отключиться, был тонкий аромат безвременников.
* * *
Он появился в их доме с крещенскими морозами, хрустким снегом и горьковатым печным дымом. Переступил порог, большой, лохматый, точно медведь, стряхнул шубу на руки подоспевшей Стешки, притопнул валенками, оставляя на полу мокрые следы от растаявшего снега, обнялся с папенькой, поцеловал Лизе руку, но сначала озорно сверкнул черными цыганскими очами. Граф Петр Евсеевич Дубривный, единственный сын старинного папенькиного приятеля, гость нежданный и такой интригующе интересный.
За ужином Лиза разглядывала графа Дубривного украдкой, испуганно краснела от ответных взглядов, сердилась на папеньку, который перебрал с наливкой и оттого был слишком уж громогласен, слишком уж весел, иногда совершенно забывая о приличиях, называл гостя то Петрушей, а то и вовсе Петькой. Но граф нисколько не обижался на такую вольность, улыбался грубоватым папенькиным шуткам и иногда даже смеялся. Смех у него был приятный, бархатный, смех делал его еще красивее, хотя Лизе казалось, что красивее уж точно некуда. Чем-то неуловимым, может, смуглостью кожи и смоляными волосами граф был схож с мсье Жаком, но оказался крупнее, выше, шире в плечах, интереснее. Тем вечером Лиза впервые подумала о том, над чем задумывается всякая девица ее возраста. И думы эти нисколько не пугали, наоборот, заставляли сердце сжиматься от сладкого предчувствия.
И предчувствие не подвело. Граф Петр Евсеевич Дубривный попросил у папеньки Лизиной руки весной, аккурат в день ее восемнадцатилетия. Папенька тогда прослезился. Возраст и любовь к наливке сделали его излишне сентиментальным, а Лизе дали повод для волнений. Впрочем, тем погожим деньком тревожилась Лиза вовсе не о папенькином здоровье и не о том, что речи его чересчур громки, а нос красен. Она боялась, что папенька Петруше откажет. В душе она уже давно называла графа Дубривного Петрушей, а в своих девичьих мечтаниях заходила так далеко, что пугалась собственной отчаянной смелости. Но любовь многое прощает и многое дозволяет. Дозволит ли папенька?
Дозволил. Промокнул красные от слез и наливки глаза носовым платком, облобызал сначала Петрушу, потом Лизу, благословил. Любуясь улыбкой своего будущего супруга, Лиза почувствовала себя почти счастливой. Для полного счастья не хватало маминого благословения и одобрения еще одного человека. Или не совсем человека?..
– …Ты глупая. – Тень пристроилась на кровати и, склонив набок голову, наблюдала, как Лиза расчесывает волосы. Тень давно не приходила, с самой маминой смерти, а теперь вот пришла.
– Я не глупая, я счастливая. – Лизе не хотелось спорить. И тени она была рада, как старой подружке. Вот только временами ей казалось, что тень и в самом деле старая, старше папеньки.
– Разорви помолвку. – Тень уселась поудобнее, а голову склонила к другому плечу. – Скажи отцу, что передумала, он тебя любит, потому послушается.
Свойственна ли теням зависть? Раньше Лиза об этом не задумывалась, а теперь вот задумалась. Разорвать помолвку с человеком, которого она любит больше жизни? Собственными руками уничтожить обретенное счастье? Никогда!
– Он злой. – Тени не лгут, но что они делают с правдой?
– Он не злой! – Лиза отшвырнула гребень, спрыгнула с кровати и отошла к окну, чтобы не видеть улыбку тени. – Он добрый и благородный. Он любит меня!
– Не тебя. – Тень вздохнула. – Твое приданое. Ты завидная невеста. Знаешь?
– Приданое?! – Все-таки она обернулась. Тень стояла прямо за ее спиной. Да и где же еще быть тени? – Это такая глупость! Я не желаю тебя слушать!
Тень пожала плечами:
– Я тебя предупредила.
– Ты ошибаешься.
– Я никогда не ошибаюсь.
– Уходи! – Лиза топнула ногой.
– Не могу, я твоя тень.
Тени не врут, но и всей правды они не говорят.
В окошко заглянула ночь – глухая, безлунная, а пламя единственной свечи подрагивало, словно от чьего-то невидимого дыхания. И тень тоже подрагивала. Лиза задула свечу, и непроглядная ночь тут же прокралась в спальню, накинула черное покрывало на озябшие Лизины плечи, стерла тень. Тени не любят свет, но и жить без него они тоже не могут. Теперь Лиза это точно знала и радовалась обретенному знанию. Когда она ложилась в постель, ее не мучила горечь потери, она думала о Петруше, о том, что совсем скоро мечтам надлежит исполниться. А тень… тень никуда не денется.
