Пролог
– Здорово, дед!
– И тебе не хворать, Игорек!
Дедуля – крепкий широкоплечий восьмидесятилетний старик, радостно обнял меня, кольнув через рубашку орденами.
– А ты чего при параде? – спросил я, отстранившись и оглядывая впечатляющий дедов «иконостас».
Три ордена Красного Знамени, четыре Красной Звезды, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Кавказа», еще два десятка, в том числе экзотические послевоенные «За рейд на Энтеббе» и «За штурм Окинавы». Ну и венец всего – орден Ленина и «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. И ни одной юбилейной! Их дед вообще не признавал.
– Так я сегодня с ребятами в школу к пионерам ходил! – объяснил дед, сдувая несуществующую пылинку с рукава роскошного белого маршальского кителя. – Про начало Великой Отечественной войны им рассказывали. Сейчас жены подъедут, и мы в ресторан пойдем – сослуживцы банкетный зал в «Астории» сняли. Посидим, помянем…
Его «ребята» – это, скорее всего, генерал-полковник Михаил Сергеевич Барский и генерал-лейтенант Максим Юрьевич Зеленецкий. Вечные друзья-напарники.
– Ты извини, что я в такой день без приглашения! Просто во время нашего крайнего телефонного разговора я немного недопонял, что за узбеки тебя обидели?
– Обидели? Меня? Узбеки? – расхохотался дед. – Ты чего, полковник, охерел?
Я, глядя на его здоровенные, с набитыми костяшками кулаки, тоже усмехнулся – дедуля до сих пор в наш ведомственный спортзал ходит, в спаррингах с молодыми капитанами и майорами участвует. Попробуй его обидеть!
– Связь плохая была, половину слов не расслышал, – объяснил я.
– Так ты в командировке был? – уточнил дед.
– Да, в САСШ.
– Погоди-ка, – посерьезнел дед. – Так это твоя группа президента… того?
– Моя, – кивнул я.
Вообще-то это секретная информация, но дедуле сказать можно – как-никак бывший начальник нашей «конторы».
– Ай, молодцы! – Дед с такой силой хлопнул меня по плечу, что я чуть не упал. – Мне генеральный секретарь уже звонил, докладывал результаты операции.
– Папа тебе звонил? Только из-за этого? – немного удивился я.
– Нет, там еще… кое-что надо было решить, – отмахнулся рукой дед. – В общем, сверлите дырочки – через неделю награждение в Кремле! «Знамя» вам светит железно!
– Спасибо, дед! – поблагодарил я. – Так вот эти самые САСШ такой медвежий угол – мобильная связь с большими трудностями работала. Даже наша «Красная пчела». Вот я и не понял тебя.
– Я тебе про родственников Хуршеда Альбикова рассказывал, – хмыкнул дед. – Они хотели на открытие памятника половину Узбекской ССР притащить, просили посодействовать с транспортом – в рейсовые самолеты все не влезали, пришлось им три военных борта подогнать.
– Генералу Альбикову памятник ставят? А почему я ничего не знаю? – удивился я. – Когда открытие, где?
– Еще не скоро! На пятидесятую годовщину его героической гибели – в ноябре. В Москве, на площади Памяти бойцов специальных войск.
Наш разговор прервала впорхнувшая в комнату бабушка:
– Игорьки! Все уже готовы! Машины у подъезда. Вы идете?
– Да, Мариночка, сейчас! – ласково улыбнулся жене дед. – Дай нам минутку!
– Игорь! Ну что же ты? – укоризненно покачав головой, сказала бабушка мужским голосом. – Не подводи меня, просыпайся!
Не понял! Почему это над нами вместо потолка вода плещется? Черная такая, как в торфяном болоте. И куда дед с бабкой подевались? Я тут, выходит, один стою? Нет – плыву! Вернее, тону в этой странной черной жиже. Только сквозь набитую в уши вату доносится неразборчивое «бу-бу-бу». По интонации понимаю – то ли кто-то зовет, то ли ругается. Уж очень экспрессивно звучит незнакомый голос. Вот ведь неймется человеку. Я тут, можно сказать, отдыхаю… Однако почему-то не могу вздохнуть. Что-то стискивает грудь! Наверное, эта черная вода. Бр-р-ррр! Какая гадость! Неохота подыхать в болоте! А раз неохота – надо выбираться наверх! Вроде там блеснуло нечто… светлое. Может, солнце?
Ну-ка, Игорек, гребем ручками! И ножками себе помогаем! Наверх, наверх! Сквозь пугающую черноту, к яркому пятну небесного светила! А воздуха в легких все меньше, в висках стучит, сердце колотится… Неужели не дотяну? До поверхности всего ничего – один рывок. Делаю страшное усилие – и… открываю глаза! Ничего себе бред привиделся!
Надо мной виднеется светлое пятно. Моргнув пару раз, понимаю – это не солнце, это человеческое лицо. Усатое – значит, мужчина.
Зрение постепенно приходит в норму, круги перед глазами исчезают, и я отчетливо вижу – у мужика серые усталые глаза, набрякшие веки, свежий шрам на правой щеке, полуседые русые волосы. Шея затянута воротником защитного цвета. На красных петлицах – три рубиновые «шпалы». Лицо кажется мне смутно знакомым. Определенно я этого мужика где-то видел. Только без усов и этих… складок на лбу.
Кто же это?
– Наконец-то очнулся! – радостно восклицает «знакомый незнакомец» и участливо добавляет: – Как ты себя чувствуешь, сынок?
Эге! Я действительно его сын или это такое обращение старшего к младшему?
– Отлично! – отвечаю я. Но вместо нормальной речи из горла вылетает хрип.
Что это со мной?
Память возвращается вся. Сразу! Я, Игорь Викторович Глейман, неизвестным образом переместился на шестьдесят пять лет назад, в 1941 год, в тело своего деда, которому на тот момент было шестнадцать лет. И несколько дней после этого пытался выбраться к своим из немецкого окружения. Выбрался, получив по дороге тяжелую контузию. Последнее воспоминание – влетающая в госпитальную палату граната. И чувство полного бессилия…
Часть 1. 29 июня 1941 года. Восьмой день войны
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
(«Священная война». Композитор: А. Александров. Слова: В. Лебедев-Кумач. 1941 г.)
Из сводки Советского Информбюро
[1]29 июня финско-немецкие войска перешли в наступление по всему фронту от Баренцева моря до Финского залива, стремясь прорвать наши укрепления по линии госграницы. Неоднократные атаки финско-немецких войск были отбиты нашими войсками. В результате боёв за день противник, оставив в целом ряде пунктов сотни убитых и преследуемый огнём нашей артиллерии, отошёл к своим укреплениям.
