– Как забыть? – Все прекрасно понял, прав парень, но все-таки спрашиваешь – сопляк, трус!
– Фи-гу-раль-но… Не звони ей больше. Не появляйся. Не помогай. У нее есть другие помощники, они справятся. Ты все уяснил, Игорь?
– Да.
– Тогда можешь идти. Прощай. Рад был поговорить с тобой. Выход на проспект – налево через арку.
Ноги опять стали ватными и плоховато слушались. Игорь шел неестественно прямо, не оборачиваясь, но сзади было тихо. Никто не бежал за ним, не свистел, не улюлюкал, даже не смеялся. Тихие и вежливые ребята, отрада дворовой общественности. А ножичек – так, пустяки, им только карандаши чинить.
А если пустяки, чего ж испугался? Или страх у тебя в крови, боишься на всякий случай? Ну, не бандиты же они, ну, набили бы морду. Больно, но не смертельно. Не больнее, чем, скажем, у зубного врача. Только потерпеть, и все кончится…
Но можно и не терпеть. Можно и самому руками поработать – не дохляк какой-нибудь, сила есть. Когда не страшно, ты эту силу легко используешь. Когда не страшно…
А сейчас страшно? Страшно, Игорек, рыцарь бедный, аж поджилки тряслись…
Но ведь ничего не произошло. Поговорили и разошлись. А то, что он на их вопросы отвечал, так что тут плохого? Невинные вопросы, невинные ответы…
Вышел на проспект: светло, людей полным-полно, автомобили, троллейбусы, милиционер в «скворечнике» обитает. Нашел монетку, открыл дверь телефона-автомата, набрал номер.
– Мама? Я у товарища задержался. Через полчаса буду.
У товарища…
Ехал в метро, думая, как завтра со стариком Ледневым пойдут в город, отыщут Губернаторскую улицу, номер четырнадцать – что-то их там ожидает? Думал о том, пытаясь обмануть самого себя, заглушить ощущение какой-то гадливости, что ли, словно прикоснулся к чему-то скользкому, неприятному…
А завтра Настя будет ждать его звонка.
8
Игорь устал жить двумя жизнями. Устал от раздвоенности, от того, что нигде не умел полностью отключиться, быть только одним Игорем Бородиным, не думать о судьбе и делах второго. Казалось бы, чего проще? Перестань проникать в чужую память, в чужое время, забудь о двойной березе в сокольнической глуши. Но нет, тянуло его туда.
Шел по дороге в город, слушал, как сзади, едва за ним поспевая, семенит старик Леднев, ведет на ходу очередной долгий дорожный рассказ «о разном». Это он так предупреждает: «А сейчас поговорим о разном». И говорит сам, безостановочно говорит, собеседник ему не требуется, как, впрочем, и слушатель. Есть впереди на пару шагов спина Игоря – ее и достаточно. Как стенки для тренировки теннисиста.
– А я ведь, Игорек, в молодости ох каким смельчаком был! В Воронеже, помню, в дворянском собрании, я с одной прелестницей, дочерью… нет-нет, имя не важно, без имен! Так вот, шли мы с ней в мазурке, в первой паре, а танцевал я, Игорек, как молодой бог, и говорю ей: «Вы очаровательны! Позвольте встречу…» Или что-то вроде… Да ты знаешь, Игорек, что в таких случаях шепчут на ушко… Ах, ушко, ушко!.. А после мазурки ко мне подходит какой-то корнетишка, усатенький парвеню, и при всех – представляешь, Игорек, при всех! – бросает мне: «Вы глупый и мерзкий напыщенный бочонок!» Или что-то вроде… А я, надо сказать, действительно не отличался худобой… Гм, любил поесть, грешен… Но напыщенный! Это, Игорек, было чистейшей диффамацией, ты же меня знаешь. Я не стерпел и сказал ему: «Вы хам, корнет! Будем стреляться». И представляешь, Игорь, все меня отговаривают: «Ах, он пьян, он влюблен, он не знает, что делает…» – «Не знает, – говорю, – так узнает». И назавтра в семь утра, едва лишь солнце позолотило верхушки деревьев, мы вышли на поляну, там была такая поляна, все стрелялись, и… «Возьмут Лепажа пистолеты, отмерят тридцать два шага…»
Игорь даже обернулся, желая, как говорится, заглянуть Ледневу в глаза, но зря оборачивался, профессор пылил сзади, на него не смотрел, уставился себе под ноги и журчал, журчал:
– Я, Игорек, стрелок отменный. Он, корнетик липовый, стреляет первым – промах! Я стреляю, он вскрикивает, все бегут к нему, а я бросаю пистолет и говорю: «Не волнуйтесь, господа, он жив и невредим. Я перебил ему аксельбант». И точно: аксельбант – пополам…
Тут Игорь не стерпел:
– Он что, адъютант был, ваш корнет?
– Какой адъютант? Почему адъютант? – заволновался старик, не привыкший, чтобы кто-то врывался с вопросами в его рассказы «о разном». – Ах, адъютант! Ну да, наверно, я не помню, но раз аксельбанты… Разве в этом дело, Игорек?..
Не в этом. Старику сладко врать, нет, даже не врать – сочинять небылицы из собственной – якобы! – жизни. Хочется ему казаться стройнее, сильнее, ярче, мужественней. Понятное желание. У кого оно не возникало? Пусть сочиняет, от Игоря не убудет… Однако силен старик: «стрелок отменный», сердцеед воронежский… А ведь он, наверно, пистолета в глаза не видел. Корпел над архивными бумажками, чихал от пыли, находил, к примеру, данные о том, что жил в действительности Григорий Отрепьев, невыдуманная это фигура. Помнится, об этом он тоже рассказывал, сообщил: нашел подлинный документ. Да только потерялся, похоже, тот документ, потому что современные Игорю историки о нем и не слыхивали…
А уже и пригород пошел. Домики – аккуратные, с палисадничками, а в них золотые шары, астры, кое-где мальвы… Чистый, будто и не тронутый войной городок. Городок в табакерке. А между тем гуляют в нем – сказал Пеликан – серебряные орлы полковника Смирного.
– Где преклоним колена, Игорек? – спросил Леднев. – Полагаю, Григорий Львович дал на этот счет указания?
Вот тебе и раз! Как он, тихий старичок, не от мира сего, догадался? Пеликан ему сказал? Вряд ли. Пеликан предупредил: придумай объяснение для профессора. Игорь придумал, потом выскажет.
Не нашел ничего лучше, чем спросить напрямую:
– Откуда вы знаете?
– Старый я, Игорек, много видел и оттого умный. Григорий Львович, Пеликан наш драгоценный, ничего зря не делает. Мы ему зачем-то нужны, Игорек, ты не находишь?
– Нахожу, чего уж тут…
– Вот именно: чего уж тут. Но человек он симпатичный, да и любопытно мне: зачем мы ему? А тебе любопытно, Игорек, ведь любопытно?
– Любопытно. – Игорь не сдержал улыбки: ну и аналитик старик, одно слово – профессор.
– Так зачем любопытству противиться? Удовлетворим его, алчуще. Веди, Игорек, куда Пеликан велел.
После некоторых расспросов нашли Губернаторскую улицу. Довольно далекая от центра, она оказалась все же городской, скучной, почти без зелени. Булыжная неровная мостовая, несколько покосившихся фонарей, а один вообще рухнул, лежал поперек дороги, и никто не пытался его убрать.
Дом номер четырнадцать оказался как раз неподалеку от поверженного фонаря. Обыкновенный одноэтажный низкорослый домик, купеческий грибок в четыре окошка. Глухой забор, глухие ворота, калитка на внутреннем запоре.
