В городе ощущался явный перебор офицерья. Чистенькие, подтянутые, штабные, не нюхавшие, видно, пороховой гари, кое-кто с золотыми шнурами аксельбантов, столь легко перебиваемых пистолетной пулей – рассказ профессора тому порукой. И другие – погрязнее, не такие нафабренные, наглаженные. Скорее всего – боевые, пришедшие в город с передовой. Не исключено – серебряные орлы. Одни куда-то спешили, иные просто фланировали, ухаживали за дамами, входили в лавки и магазины, пошатываясь, вываливались из кафушек и из ресторации Ивана Дудко, носящей громкое имя «Валенсия». Почему «Валенсия», а не, к примеру, «Андалузия», Игорь не знал. Похоже, что и Иван Дудко смутно представлял себе местоположение настоящей Валенсии, выбрал название только по звучности да явной «иностранности».
Улица «Трехсотлетия дома Романовых» упиралась в замечательно просторную площадь с фонтаном посередине. Позади него, в глубине, красовалось трехэтажное здание с колоннами. На круглой купольной крыше вился трехцветный романовский флаг. Офицеров – пруд пруди. Пешие, верховые. И – о чудо! – перед колоннадой стоял прекрасный открытый автомобиль, вершина технической мысли, сверкающий черной краской и зеркальной хромировкой, по виду – «бенц» года четырнадцатого. Игорь неплохо разбирался в старых машинах и даже некогда собирал их модельки, выполненные в точном масштабе, с подробностями, аккуратно.
– Что в этом здании? – спросил он Лиду.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Какое-то военное ведомство. – И добавила радостно: – А вон там моя гимназия. Видите, улица за домом Махотина? Это Лялин спуск.
Игоря мало интересовала Лидина гимназия. И куда больше – «военное ведомство», судя по всему – штаб и резиденция командования той части, что расположилась в городе. А может, и контрразведка – не спросишь же…
– А что в этом здании до революции было?
– Я же сказала: Махотин жил. Помещик. Очень богатый. У него одних деревень в губернии штук двадцать, наверно.
– Где он сейчас?
– Уехал. Во Францию, кажется. Сразу после революции и уехал. У него дочка в нашей гимназии училась, только на три класса старше.
– В доме другие хозяева… – задумчиво сказал Игорь. – Свято место пусто не остается.
– Ой, там так красиво! – всплеснула руками Лида. – Кругом зеркала, разноцветный паркет, а уж мебель…
– Как вы туда попали?
– Махотин бал давал, когда дочка гимназию окончила. И пригласили нескольких лучших учениц…
– Из милости? – грубо спросил Игорь, но Лида не обиделась.
– Приглашали не из милости. Скорее – жест. Но чувствовали мы себя неловко. Чужие все-таки…
– То-то и оно, что чужие…
Надо было возвращаться домой, на Губернаторскую. Мало ли когда придет посланец от Пеликана? Дома посидеть надежнее.
– Тетя еще не волнуется? – дипломатично спросил он у Лиды: а вдруг она не нагулялась, вдруг ей еще хочется побродить по улицам родного города в обществе интересного молодого человека?
Но Лида опровергла его опасения:
– В самом деле пора. Мы же обещали недолго… – И опять оживилась: – Здесь близко. Как раз мимо гимназии и там налево. Десять минут – и мы дома…
10
Пока шли, выспрашивала:
– А вы стихи любите?
– Люблю. – Это было правдой.
– А чьи вы стихи больше всего любите?
– Блока.
Удивилась:
– Кто это?
Вот тебе и раз! Блока не знает… Хотя, помнится, не так уж он и был популярен, так сказать, в массах. На выборах короля поэтов начисто проиграл Северянину.
– А вы, конечно, Северянина предпочитаете?
– Ой, конечно! Он гений!
– Он и сам того не скрывал. Помните: «Я, гений Игорь Северянин, своей победой упоен…»
Стала серьезной.
– Наверно, это нескромно, я знаю…
Уже хорошо: сама думает, без помощи любимого поэта. Не такого уж и плохого, кстати. Небесталанного.
– А Блока найдите, прочтите. Вот кто гений. Особенно «Двенадцать»… – Мучительно соображал: восемнадцатый год, написана поэма или еще нет? Кажется, написана…
– У нас городская библиотека закрыта, – пожаловалась Лида. Настроение у нее менялось в прямой зависимости от темы разговора. Только что, когда о Северянине толковали, лучилась от радости. Сейчас погрустнела: беда, книги брать негде. И снова – глаза настежь, улыбается с надеждой: – Может быть, вы наизусть помните?
А что? Можно и наизусть. Наглядный урок политграмоты.
– Слушайте…
Читал Игорь неплохо, а «Двенадцать» – особенно. Поэма эта вообще для чтения благодатна: меняющийся ритм, разговорные куски, разные человеческие характеры, тон – от камерного до патетического. Читал во весь голос, не смущаясь под взглядами прохожих, честно говоря – недоуменными: идет по улице сумасшедший, орет в рифму, руками размахивает. Да и орет что-то крамольное на слух… Лучше – мимо, мимо, не дай бог привяжется, а то и слушать заставит.
Но Игорь не замечал их, не разглядывал. Плевать ему на них было. С высокой колокольни. Он читал и слушал музыку стихов, звучавших сейчас в их собственном времени. И быть может, в эти минуты в Петрограде или Москве сам Александр Блок читал их – недавно написанные, еще горячие, живые.
И Лида слушала как завороженная. А когда он выкрикнул последние строки – о Христе в белом венце из роз, – всхлипнула, даже не сдерживаясь. Уж на что Игорь ожидал суперэффекта, да тут растерялся:
– Вы что?
– Жалко… – Вытерла ладошкой покрасневшие глаза.
– Что жалко?
– Я не знаю. Но ощущение от стихов очень грустное. Даже жить страшно.
– Да бросьте! Жизнь прекрасна!.. А стихи понравились?
Улыбнулась.
– Очень! – Повторила для усиления: – Очень-очень. Я обязательно найду книжку Блока… А прочитайте еще что-нибудь.
Игорь усмехнулся: «Еще что-нибудь? Пожалуйста». Начал:
Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье ни покачнуло б шар земной,
Я все равно паду на той, на той далекой, на гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной…
– Кто это написал? – спросила Лида.
Сказать бы правду: не родился еще сей поэт…
– Так, один…
И неожиданный эффект:
– Я так и подумала: это вы сами! Ой, как здорово! Вы такой талантливый!
Вот так влип. Сам дурак, не надо было читать завтрашних стихов. Даже не завтрашних – из черт-те какого далека. Хорошо, что уже пришли к дому. Тема сама собой закрылась.
А дома их ждала неприятность.
