– Побежит прям, – менее мрачно сказала злая Танька, – разлетелась я к тебе в объятия, прям падаю… – А между тем вошла в купе, а между тем села рядом с Настасьей, а между тем протянула вполне приятным голосом: – Ох и выспалась я, Настасьюшка, ох спасибо, что не будила… Как тебя хоть зовут, металлист?
– Ким, – сказал Ким.
– Кореец, что ли?
Ким давно привык к «национальному» вопросу, поэтому объяснил вполне терпеливо:
– Русский. В честь деда. Сокращенно – Коммунистический интернационал молодежи.
– Хорошее имя, – все поняла Танька. – Политически выдержанное. Правда, из нафталина, но зато с ним – только в светлое будущее. Без остановок.
– Да я туда не спешу. Мне и здесь нормально.
– А чего ж на наш поезд сел?
– Он что, в светлое будущее намылился?
– Куда ж еще?.. Особым назначением, улица ему – самая зеленая… – Потянулась всем телом, грудь напрягла, выпятила – мол, вон она я, лапочка какая… – Чайку бы я попила, а работать – ну совсем неохота…
– Балаболка, – незло сказала Настасья Петровна, плеснула Таньке заварки в чистый стакан. – Кипятку сама налей.
Та вздохнула тяжко, но встала – пошла к титану. А Ким скоренько спросил:
– Настасья Петровна, я ж говорил: я ведь и не взглянул, куда поезд… А куда поезд?
Настасья без улыбки смотрела на Кима.
– Русским же языком сказано: в светлое будущее.
– Это как это понимать? – обиженно и не без раздражения спросил Ким. Похоже: издеваются над ним бабы. Похоже: за дурачка держат.
А Настасья Петровна сложных переживаний студента попросту не заметила, сказала скучно:
– Станция такая есть. Новая. Туда сейчас ветку тянут: стройка века. Как дотянут, так и доедем. Литером.
Во-от оно что, понял Ким, название это, географический пункт, а вовсе не издевательство.
А почему бы и нет? Существуют же терявшие имя Набережные Челны. Существует уютный Ерофей Павлович. Существует неприличная аббревиатура Кемь… А сколько ж после семнадцатого года появилось новых названий, ни на что привычное не похожих, всяких там Индустриальных Побед или Кооперативных Рубежей, всяких там Больших Вагранок или Нью-Терриконов!.. Светлое Будущее на их фоне – прямо-таки поэма по благозвучию…
И уж Киму-то издеваться над мудреным имечком – грешно: о своем собственном помнить надо…
Другое дело, что не слышал он о такой стройке века: стальная магистраль «Москва – Светлое Будущее», в газетах о ней не читал, на институтских собраниях бурно не обсуждал. Ну и что с того? У нас строек века – как собак нерезаных. От БАМа до районного детсадика. В том смысле, что любая век тянется…
– А она далеко? – только и спросил Настасью.
– Далеко, – сказала она. – Отсюда не видно.
– В Сибири, что ли?
– Чего ты к женщине прицепился? – влезла в разговор Танька, вернувшаяся в купе. – Ну, не знает она. И никто не знает.
– Почему?
– Бригаду в состав экстренно собрали, без предупреждения. Кто не в рейсе, того и цапали. Я, например, с ночи. Приехала, а мне – сюрприз.
– А пассажиры? – Ким гнул свою линию.
– Что пассажиры?
– Они знают, куда едут?
– Может, и знают. А может, и нет. Спроси.
– Спрошу, – кивнул Ким. – Сейчас пойду и спрошу… – Его пытливость границ, похоже, не ведала.
– Иди-иди, шнурки только погладь, – опять обозлилась Танька, да и Настасья Петровна с легким осуждением на Кима глянула: мол, скромнее надо быть, коли серьгу нацепил.
Ким был мальчик неглупый, сообразил, что своими пионерски наивными вопросами создал в женском ранимом обществе нервозную обстановку, грозящую последствиями. Последствий Ким не хотел, поскольку целиком зависел от милых дам – как в смысле ночлега, так и в смысле питания: про стольник он не соврал, столько и было у него в кармане джинсов, сами понимаете – особо не разгуляешься, надо и честь знать.
– Сюда бы гитару, – вспомнив о чести, тактично перевел он тему, как стрелку перевел – если использовать желдортерминологию, – сыграл бы я вам и спел. Хотите – из битлов, они, блин, вечные, хотите – что-нибудь из отечественного…
– Ой, а где ж ее взять? – встрепенулась Танька.
И Настасья Петровна равнодушной не осталась.
– У Верки нет? Я ее видела перед посадкой, в девятом она, кажется…
– Я сбегаю!
Но чувство долга у Настасьи Петровны было сильнее, чем чувство прекрасного. Таньку она осадила коротко:
– Сначала чаем пассажиров обеспечим, а потом и музыку можно.
Вот и предлог, решил Ким, вот и повод. Встал, звякнул «Георгием».
– Я схожу, – заявил. – В девятом, говорите? У Верки?
– Только возвращайся, – уже ревниво сказала Танька. – Ты у Верки не сиди, не сиди. Если хочет, пусть сама сюда идет.
– Ясное дело, – подтвердил Ким, уже будучи в низком старте, уже срываясь с колодок. – Верка для нас – средство, музыка – цель…
И с этими непонятными словами унесся по вагону, оставив двум приютившим его женщинам сладкие надежды и свою спортивную сумку как гарантию вышеупомянутых надежд.
Окно в коридоре было открыто. Ким высунулся, хлебнул горячего ветра, увидел: по длинной лысой насыпи дугой изгибался спецсостав, впереди трудился все-таки тепловоз, гордость отечественного тепловозостроения. Ким насчитал за ним шестнадцать вагонов, включая Настасьин и Танькин, и только на одном имелась надпись – «Ресторан», а все остальные катились инкогнито, без опознавательных маршрутных трафареток, и ни один шпион не смог бы определить конечную цель поезда особого назначения.
В тамбуре курили.
Лысый мужик в ковбойке и тренировочных штанах шмалял вечный суровый «Беломор», седой ветеран – весь пиджак в значках победителя многочисленных соцсоревнований, куда там Ким с одиноким «Георгием»! – слюнил «Столичную» сигаретку, сбрасывая пепел в пустую пачку, а парень в белой майке с красной надписью: «Вся власть Советам!» пыхтел короткой трубочкой, пускал дым столбом и вещал.
Вот что он вещал:
– …ать мне на ихние хлебные лозунги, пусть больше платят за такую паскудную работу, где надбавка за вредность, а то я могу и…
Это было все, что услыхал Ким с того момента, как открыл тяжелую дверь в тамбур, до той секунды, когда парень оборвал текст и все курящие разом обратили мрачные взоры на пришельца.
– Привет, – сказал пришелец. – Бог в помощь.
Ответа не последовало.
– Далеко путь держите, мужики? – не отставал пришелец.
– Ты откуда такой дурной взялся? – отбил вопрос седой ветеран.
