В любом случае Ким хотел разозлить добровольцев. Не на себя, как раньше мадам или Начальников, а на других. Может, как раз на мадам и на Начальников…
Зачем разозлить?.. Точного ответа Ким пока не знал.
– Погоди, – сказал парень с детективом, – а что ты там о поражении в правах плел?
– Это мура, – отмахнулся Ким. Тема его не очень волновала, посему объяснял он просто и сжато – в стиле «Краткого курса». – Вся наша жизнь – это перманентное поражение в правах, говоря языком юриспруденции. То есть я, конечно, не имею в виду права конституционные – на труд там, на здоровье, на подвиг. Я о каждодневных правах говорю, о житейских, о бытовых, до Конституции не доросших. Скажем, право на жилплощадь в родном городе. Есть оно у тебя? Есть. Иди в райисполком, вставай в очередь, жди – к пенсии получишь… Или вот такое смешное право: тратить свою зарплату. Имеешь его? На все сто! А как его использовать, коли тратить не на что?.. Да ладно, это неинтересно. Хотите – сами покумекайте… Я только одно скажу. У эсеров был лозунг: в борьбе обретешь ты право свое. Эсеры давным-давно на свалке, в истории – пяток фамилий остался, а мы до сих пор по их лозунгу существуем. Прямо как в песне: вся-то наша жизнь есть борьба. Борьба за то, что нам по праву положено. Разве не так?..
Публика молчала. Реплики типа «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» или «Нам нет преград ни в море, ни на суше!» к разговору явно не подходили, это даже Хор у задника понимал. Требовались в ответ свои слова, незаемные, а их-то как раз и не находилось. Будь Ким режиссером этой сцены, он ввел бы сейчас в немоту фонограмму – звук вращающихся, скрежещущих шестерен какого-нибудь гигантского механизма. Для чего? А для иллюстрации мыслительного процесса добровольцев. Очень убедительно получилось бы. И вполне новаторски, хотя и не без хамства.
А хамить ребятам, в общем, не хотелось. В чем они виноваты? В том, что кто-то сверху, все и вся решавший за них, поместил их в этот плацкартный вагон, сунул им в рот стандартные тексты проходных ролишек, примитивно просто выстроил мизансцену – по шаблону, проверенному десятилетиями, залитованному однажды и на все времена? Или в том, что они не взбунтовались против «кого-то сверху», не выплюнули изжеванные слова, не вооружились своими? Так, может, для этого Ким и помещен в поезд, в вагон, в отсек, непредвиденным фактором введен в спектакль – для того, например, чтобы проверить: кто способен на импровизацию, а кто – нет. На импровизацию, а значит, и на большую – новую! – роль. Или иначе, житейски: кто способен на бунт…
Просто старая сказка для детей получается, думал Ким. Просто история про Карабаса-Барабаса и его несчастных актеров. А кто он, Ким, в таком случае? Никак Буратино? Никак чурбачок с длинным носом, сующий сей нос во все дырки? А коли отрубят?.. Так не отрубили же у Буратино, если верить Алексею Николаевичу, и у Кима цел пока его тоже немаленький рубильник… И уж если следовать сказке, то куклы-то взбунтовались, повязали Карабаса-Барабаса, ушли с Буратино за яркий занавес с нарисованным на нем горящим камином…
Камином?..
Ким вспомнил фотообои на стене в кабинете мадам.
Выходит, ему с самого начала уготована роль деревянного бунтаря?.. Почетно…
– Слушай, друг, – сказал наконец парень с гитарой (без гитары), – ты зачем к нам явился? Головы нам морочить?
– Угадал! – обрадовался Ким. – А что, есть что морочить?..
– Не паясничай, – сурово оборвал его гитарист, – не на тусовке. Дело говори. Что ты от нас хочешь?
Что он от них хочет? Знал бы – сказал бы…
Глядя телевизор, читая газеты, краем уха слушая радио, Ким, комсомолец с четырнадцати школьных лет, не раз задавался законным вопросом: есть у комсомольцев своя голова или за них думает аппарат родного цэка вээлкаэсэм? Кто именно мчится с горящим сердцем строить все эти «бамы», «атоммаши», «катэки»?.. Что их тянет из дому? Что ищут они в стране далекой, что кинули они в краю родном? Деньги? Их там не больше, чем где-либо. Славу? Она догоняет лишь избранных – как, впрочем, везде. Романтику? Ее хватает на месяц – даже для дураков, и те, кто дразнит дураков фальшивой романтикой, отлично знают, что добрая половина через месяц-два поумнеет и вовсю будет стараться смотать удочки. Останутся самые стойкие, самые честные, самые работящие и – оттого! – самые несчастные, которые вполне были бы к месту у себя дома, в родном городе, в родном селе, в родном колхозе-совхозе, где позарез не хватает стойких, честных и работящих.
Самое плановое в мире хозяйство на поверку оказывается самым бесплановым. Самым авральным. И затыкать авральные дыры – на сей сомнительный подвиг годятся только молодые, только необстрелянные и непременно – с горящими сердцами. Которых легко обмануть. Всем чем угодно: псевдоподвигами, псевдоромантикой, псевдозаработками, псевдонеобходимостью. Псевдожизнью. А псевдожизнь – это не театр, прошу не путать.
Нас бросает из крайности в крайность, и каждая крайность немедля становится передним краем битвы за… за что угодно. А кому в прорыв? Рядовым-необученным – кому ж еще, дураков больше нет! Аврал, ребята, спасай державу, только вы и можете ее спасти, винтики наши разлюбезные! Мы вас отсюда вывинтим, а сюда ввинтим, никто ничего не заметит, машинка как крутилась, так и крутится. Ну и ладно что помедленней, ну и ладно что скрипит сильно, зато какой тембр у скрипа – победный!..
А если бы каждый винтик да на своем месте, да в своей резьбе?..
Ким усмехнулся: который раз уж приходит на ум эта чужая винтичная ассоциация! Повторяешься, режиссер, штампуешь образ…
И все же: если бы каждый винтик да на своем месте? Может, и вправду не пришлось бы ждать двухтысячного года? Может, и вправду жили бы мы сегодня в сильно развитом социализме и вкусные галушки прямо в рот бы к нам прыгали?..
– Что я от вас хочу? – повторил Ким вопрос. – Да ничего, пожалуй. Задумались на секунду – и то ладушки… А вот остановиться бы нам сейчас, а вот поразмять бы ноги…
Зрело у Кима что-то такое, что-то этакое – что, он и сам толком не догадывался.
– Мы без остановок, – растерянно сказал гитарист. Виделось: он изо всех сил хочет помочь симпатичному попутчику, но нет у него на то сил, нет возможностей. – Каждая остановка – ЧП. Идем по графику…
– ЧП говоришь? ЧП – это разумно… ЧП – это выход…
– Что ты несешь? – взволновалась дивчина, до сих пор молчавшая, в разговор мужчин не вступавшая. (Да и никто, заметил Ким, в разговор не лез, кроме двух-трех персонажей. Понятно: Хор – он и есть Хор, реплик на него ни драматургом, ни режиссером не отпущено…) – Какое ЧП? Ты не заболел ли часом?
– Часом заболел, – сказал Ким. Он, похоже, понял, что делать. – Медпункт у вас здесь имеется? Градусник там, пурген, бисептол?..
– Наверно, – предположила дивчина. – Может, сзади?
– Сзади медпункта нет, – быстро сказал Ким, вспомнив декорации, сквозь которые он прошел с боями местного значения. – А что впереди?
– Два вагона с нашими, а дальше – не знаем. Я же говорила…
