– Ты куда? – успел спросить Командир.
Но Кима уже не было. Он мгновенно оказался в тамбуре, пошуровал в двери треугольным ключом, предусмотрительно прихваченным со стола в купе, отпер ее и спрыгнул на насыпь.
– Ты куда? – повторил Командир, появившийся на площадке.
– Никуда. Ко мне давай.
Состав стоял посреди какого-то поля, похоже – пшеничного. Но не исключено, и ржаного: Ким не слишком разбирался в злаковых культурах, у них в институте хорошо знали только картошку. Шестнадцатый вагон в новой мизансцене оказался на четырнадцатом месте. Сзади него мертво встали еще два вагона с добровольцами. Добровольцы сыпались из всех трех и бежали к Командиру с дикими воплями:
– Что случилось?.. Почему стоим?.. Авария?..
– Что случилось? – спросил у Кима Петр Иванович, и в голосе его псевдометаллист Ким уловил некий тяжелый металл: мол, хоть ты и спасся от смерти, хоть тебе сейчас многое простительно, за дурачка меня держать не стоит.
– Иваныч, милый, – взмолился Ким, – я тебе потом все объясню. Попозже. Времени совершенно нет!.. Придержи своих. Ну, отведи их в сторонку. Ну, митинг какой-нибудь организуй. И женщин на себя возьми, будь другом…
Он не видел, что принялся делать Петр Иванович: может, действительно митинг организовал или в надвигающейся темноте вывел бойцов… на что?.. предположим, на корчевание сорняков в придорожном культурном поле. Не интересовало это Кима: не мешают, не лезут с вопросами – и ладно.
Ким присел на корточки между бывшим шестнадцатым вагоном и тем, что по ходу впереди. Прикинул: как их расцепить?.. В каком-то отечественном боевике киносупермен на полном ходу тянул на себя рычаг… Какой рычаг?.. Вот этот рычаг… Ну-ка, на себя его, на себя… Поддается… Еще чуть-чуть… Ага, разошлись литавры… Неужто все?.. Нет, не все. Что это натянулось, что за кишка?.. И не кишка вовсе, а тормозной шланг, понимать надо!.. Ножом его, что ли?.. Не надо ножом, вот как просто он соединен… Повернули… Что шипит?..
Ким вынырнул из-под вагона. Вовремя! Вдоль насыпи целеустремленно шел мужчина в железнодорожной форме – тот самый, пожалуй, что давеча сидел в Веркином купе и, кстати, послал Кима с Командиром на финальную сцену суда.
– Кто дернул стоп-кран? – грозно осведомился мужчина, останавливаясь и выглядывая возможных нарушителей.
Добровольцы молчали, кореша не выдавали, сгрудились у вагона и – молодцы! – плотно затерли в толкучке Настасью Петровну и Таньку. Те, видел Ким, рвались на авансцену, явно хотели пообщаться с мужчиной, который, не исключено, являлся их непосредственным бригадиром, хотели, конечно, выгородить Кима, взять вину на себя.
Но Киму это не требовалось.
– Я дернул, – сказал он.
Не без гордости сказал.
– Зачем? – бригадир изумился столь скоростной честности.
– Нечаянно, – соврал Ким, преданно глядя в мрачные глаза бригадира. – Нес чай, вагон качнуло, я схватился, оказалось – стоп-кран. Готов понести любое наказание.
Бригадир с сомнением оглядел нарушителя. Туго думал: что с него взять, с дурачка?..
– Придется составлять акт, – безнадежно вздохнув, сказал он.
Очень ему этого не хотелось. Составлять акт – значит надолго садиться за качающийся стол, значит, трудно писать, то и дело вспоминая обрыдлую грамматику, значит, терять время и, главное, ничего взамен не получить.
Интересно бы знать, подумал Ким, бригадир этот из своры или настоящий? Судя по его мучительным сомнениям – настоящий. Был бы из своры, не усомнился бы, достал бы наган и пальнул нарушителю прямо в лоб.
– Я готов заплатить любой штраф, – пришел ему на помощь Ким.
– Да? – заинтересовался бригадир. Помолчал, прикидывая. Отрезал: – Десять рублей!
– Согласен. – Ким обернулся к добровольцам, поискал глазами Командира:
– Ребята, выручайте…
Добрый десяток рук с зажатыми пятерками, трешками, десятками протянулся к нему. Ким взял чью-то красненькую, отдал бригадиру. Тот аккуратно сложил денежку, спрятал в нагрудный карман.
– За квитанцией зайдите ко мне в девятый.
– Всенепременно, – заверил Ким.
– По вагонам, – приказал бригадир и пошел прочь – к своему девятому, который – кто знает! – был сейчас третьим или седьмым.
– По вагонам, по вагонам, – заторопил Ким добровольцев, Петра Ивановича подтолкнул, Таньку по попе шлепнул, Настасью Петровну на ступеньку подсадил.
Тепловоз трижды свистнул, предупреждая.
– Возьми у меня десятку, отдай, у кого взял, – сказала Танька.
Она, значит, решила, что пусть лучше он ей будет должен. Вроде как покупала. В другой раз Ким непременно бы похохмил на этот счет, а сейчас только и кивнул рассеянно:
– Спасибо…
Он не пошел со всеми в купе, задержался в тамбуре, смотрел в грязно-серое стекло межвагонной двери. Ночь спустилась на мир, как занавес, и неторопливо, будто нехотя, отплывал-отчаливал за этот занавес вагон, ставший теперь последним… Кто в нем? Лиса Алиса, мадам Вонг? Товарищи Большие Начальники? Охранники? Какая, в сущности, разница!.. Железнодорожное полотно впереди изгибалось, и Ким видел весь состав (минус три вагона), который, набирая скорость, парадно сверкая окнами, уверенно катил в ночь. То есть не в ночь, конечно, а в Светлое Будущее… Без Кима катил. И без комсомольцев – добровольцев-строителей-монтажников, которым это Светлое Будущее назначено возводить… Парадокс? Никакого парадокса! Зачем, сами подумайте, Большим Начальникам возводимое Светлое Будущее? Что там мадам говорила: им символ нужен. А оглоеды Петра Ивановича, поднатужившись, вдруг да переведут символ в конкретику? Что тогда делать прикажете, куда стремиться, куда народ стремить?.. Да никуда не стремить, не гонять народ с места на место, не обкладывать флагами, то есть флажками, не травить егерями? Дайте остановиться, мать вашу… Какая, сказала Настасья, станция ожидается? Большие Грязи, так?..
Ким спрыгнул на насыпь, спустился по ней, оскользаясь на сыпучем гравии, сел у кромки поля, сломал колосок, понюхал: чем-то он пах, чем-то вкусным, чем-то знакомым, лень вспоминать было. Добровольцы тоже сигали с площадок, медленно стягивались поближе к Киму – непривычно тихие, вроде даже испуганные. Танька тоже протолкалась, встала столбиком, прижимая гитару к животу. Петь она собралась, отдыхать решила, а Ким ей подлянку кинул. Что теперь будет?.. И Настасья Петровна за ней маячила – с тем же риторическим вопросом в круглых глазах. И все странно молчали, будто сил у них не осталось, будто все нужные слова застряли в глотках, будто суперделовой Ким делом своим лихим и оглушил их, оглушил, сбил с ног, с катушек, с толку, с панталыку…
– Что притихли, артисты? – довольно усмехнулся Ким. – Одни остались? Некому за веревочки дергать? Боязно?.. – Помолчал, добавил непонятно, но гордо: – А финал-то у спектакля вполне счастливый, верно?
