После этой речи Каплера возникла короткая напряженная пауза. Потом раздался мужской голос:
— Люся прав. Мы все понимаем, что хотя Михоэлс и председатель, но к нему приставлены соглядатаями Лозовский и Фефер. Эти, как немцы называют, «полезные евреи» каждое утро бегают в ГБ с докладами.
— Подумаешь! Понятно, что в стране ничего не делается без ведома «отца народов». Эка удивил! Да черт с ними, с бериевскими архаровцами! Михоэлсу, Люся, известно все, что ты можешь сказать. И еще многое. Но все-таки он согласился возглавить комитет. И Эренбург в него вошел. На одном из своих выступлений Илья говорил, что он советский человек, и как любой советский человек защищает свою родину. Но при этом, как он сказал, нацисты ему напомнили, что его мать зовут Ханой, что он по рождению еврей, — и теперь он этим гордится. Илья словно дал звонкую пощечину тем, кто в последнее время начал гадко усмехаться… Молодчина!
Марина остолбенела. Теперь она поняла смущение гостей, когда она вошла в комнату, а также иронию Каплера.
Они искали на ее лице эту самую «гадкую усмешку».
Еще перед войной начинали поговаривать, что пора бы очистить советский театр, кинематограф, да и вообще всю советскую культуру от евреев. Уже после войны их стали называть «безродными космополитами». Мол, евреи захватили ведущие позиции в искусстве и тайком насаждают чуждую советским людям мораль.
Пару раз и она брякнула при всех нечто подобное. Слух об этом наверняка дошел до гостей Каплера, стопроцентно! Да и до него самого, конечно. Марина знала, как мгновенно в этой среде разлетаются сплетни. Выходит, он знал об ее отношении к евреям, прежде чем они стали любовниками?
Марина вернулась на кухню, занялась хозяйством. Но руки у нее дрожали и шевелились так медленно, будто налились свинцом.
Наконец она не выдержала: ушла из кухни, чуть поколебалась, не присоединиться ли к гостям, но, так и не решившись, забилась в «репетиционную» комнату. Там стоял жуткий холод. Не зажигая свет, Марина надела шубу, которую накидывала во время репетиций, и свернулась клубочком в кресле, служившем «декорацией».
Что Каплер еврей, она, конечно, знала. Еще до знакомства. Но что с этого? Когда Марина с ним познакомилась на съемках у Козинцева, она уже и забыла о своих антисемитских выпадах. Ну, кому-то поддакнула, делов-то! Как и большинство русских, она не имела претензий к каждому еврею по отдельности. Они ее раздражали в целом. Как и у многих, вызывали острую неприязнь их якобы пронырливость, влиятельность, скопидомство.
Но человек, которому Марина открыла свою наготу, был для нее не каким-то безликим евреем, а именно Алексеем Яковлевичем Каплером. Мужчиной, чьими ласками, шутками, нежностями она упивалась.
Ну, а сам Люся… Он-то о чем думал, когда ласкал ее, заставлял разыгрывать пьесу, смешил до упаду? Неужели вспоминал эти ее дурацкие реплики?
Задумавшись о своей жизни с Каплером, она испытала ужас. В этой темной холодной комнате Марина сгорала от стыда.
Голоса в гостиной звучали все громче. Спор разгорелся не на шутку. Каждый старался перекричать соседа. Поносили друг друга на все корки, а через минуту уже обнимались. Там смеялись, выпивали. Она любила такие застолья, даже и в тех случаях, когда не могла принять достойного участия в беседе. В общем-то это были люди ее круга. С близкими ей взглядами.
Марина могла бы присоединиться к компании. Как-то объяснить, почему отлучилась. Так, наверно, и следовало поступить.
Но у Марины просто не было сил. Она уже заранее представляла косые взгляды, настороженность. Нет, это невозможно. Гордость не позволяла! Гордость боролась сейчас в ней со стыдом. Марина себя убеждала, что попадет в унизительное положение. Да и она ведь не еврейка — у них свой юмор, свои темы для разговора. Вдруг да перейдут на идиш специально, чтоб она ничего не понимала. То есть намеренно подчеркнут, что она им чужая и своей никогда не будет.
Застолье так затянулось, что Марина задремала в кресле. Разбудил ее голос Каплера:
— Мариночка, ты здесь?
Марина не откликнулась, она будто оцепенела. Алексей не стал зажигать люстру, но свет сочился из двери в коридор, которую он оставил приоткрытой. Он сел на пол перед креслом, где прикорнула Марина. Она тут же вспомнила мосфильмовский будуар, Алексея, сидевшего на полу возле дивана.
Ей хотелось, как она любила, погладить его голову, шею, обнять его. Но боялась и шевельнуться. Каплер заговорил:
— Что ты от нас прячешься, Мариночка? Можешь присоединиться. Мы сейчас решаем жизненно важный вопрос.
Теперь его чуть охрипший от курения голос сочетал иронию с грустью. От него пахло спиртным. Поскольку Марина молчала, он добавил:
— Какая тут холодрыга! Но это даже приятно после таких жарких баталий. Сколько копий переломали! Обсуждали Михоэлса, который сейчас в Ташкенте со своим театром. Он объявил о создании Еврейского антифашистского комитета. Они там, в своем ГОСЕТе, просто фанатики еврейской культуры — театра, языка и всего прочего. А здесь собрались «формальные» евреи, которые только по крови. Вот и решаем, стоит ли нам войти в их комитет. Некоторые такие «формальные» уже туда вступили — Лозовский, Эренбург, еще кое-кто. Есть сведения, что Сталин будет ему покровительствовать. И все-таки боязно так засвечиваться. Нас этому учит печальный исторический опыт. Стоило евреям привлечь к себе внимание, для них это добром не заканчивалось.
Марина, разумеется, слыхала о Соломоне Михайловиче Михоэлсе, главном режиссере ГОСЕТа, Государственного еврейского театра. Хотя она не была с ним знакома лично и не видела ни одного спектакля, но знала, что это один из самых известных театров в стране. Там играли даже и Шекспира, но все пьесы были только на идише. Причем с огромным успехом не только среди евреев, но и всех зрителей. Михоэлс был великим артистом и режиссером. Некоторые считали, что вторым после Станиславского. У него учились и русские актеры. Многие из них не вылезали из ГОСЕТа, пытаясь разгадать тайну его мастерства.
Каплер засмеялся невесело, но и не так безнадежно, как можно было ожидать.
— Да, собственно, никто и не сомневался, что мы дружно запишемся в комитет. Все это понимали, еще не выпив ни единой рюмки. Но как же принять такое важное решение, не поболтав всласть?
Он взял в руки ее голову, прижал Маринины холодные щеки к своему пылающему лицу и тихонько вздохнул.
— Присоединяйся к нашей компании. Зачем тут морозиться?
— Скажи, Люся, когда ты узнал о моих антисемитских высказываниях?
— Какая разница?
— Нет, скажи!
— Еще до нашего знакомства. Велика важность! Все болтают, Мариночка. Любой может черт-те что ляпнуть.
Каплер все это произнес в проговорку, совершенно безразличным тоном. Но ведь и в нем чувствовался талантливый актер. Кто его разберет, искренне он говорит или нет?
Алексей поцеловал Маринину ладонь с той же нежностью, с которой раньше врачевал мазью ее раны. Марина задала еще вопрос:
