А, может быть, тут какая-то ловушка?
Но что ей-то делать? Куда податься?
Отправиться вслед за «Мосфильмом» в Алма-Ату? Бессмысленно! Никто не решится ее пригласить на роль. В Алма-Ате, как и в Москве, всем заправляют энкавэдэшники.
А может, пойти на фронт, как тысячи женщин, многие из которых уже геройски погибли? Был бы красивый финал! Еще есть возможность затеряться среди бесчисленных работниц на каком-нибудь уральском или сибирском заводе, где всех желающих принимают с распростертыми объятиями. Там она окончательно погибнет для театра. Или вообще быстренько сдохнет.
Да, коварный подарочек! Спрятаться незнамо где, исчезнуть навеки. Но при этом избежать лагерей.
И все-таки подарок. Может быть, он действительно в Марину влюбился хотя бы на одну ночь? Ну, или хотя бы на то короткое время, когда ласкал ее в кинозальчике? Может, даже великому Сталину не чуждо ничто человеческое, и за свой минутный порыв страсти он избавил Марину от пули и не сгноил в лагерях?
Марина рассмеялась в ночи дурашливым пьяным смехом.
Потом, уже в который раз, стала мысленно допрашивать Каплера: «Ну, Люся, зачем же ты так поступил? Зачем навлек на нас обоих беду?»
Только наутро она вспомнила об адресе Михоэлса в кармане своей шубы и напутствие Камянова: «Михоэлс может вам помочь. Он испытывает слабость к актерам».
Но как режиссер еврейского театра ей поможет? Кто решится противостоять Сталину? Тем более еврей.
Чушь какая-то!
Вдруг Марине пришла безумная мысль: а не подстроено ли это Каплером? Не решил ли он отправить ее на поклон к Михоэлсу в отместку за прежний антисемитизм? Чтобы проучить, преподать урок: антисемитка просит помощи у еврея!
Он ведь всегда рад устроить спектакль. Подумал: будет ей урок на всю жизнь!
Да нет же, это бред! Марина сама устыдилась своих мыслей.
Марине оставались сутки из отпущенных Сталиным двух, когда она позвонила в дверь к Михоэлсу. Открыла какая-то женщина. Из квартиры доносились голоса. Женщина с первого взгляда поняла, что Марина в беде. Она провела ее в гостиную, где резвились дети, и, ни о чем не спросив, принесла ей тарелку горячего бульона.
— Подкрепитесь, деточка, Соломон Михайлович скоро вернется. У него каждый день тысячи дел. Но он вас примет. А пока согрейтесь, видно, что продрогли.
Она не пыталась разузнать, зачем Марина пришла. Пока Марина глотала бульон, женщина ласково гладила ее по голове. Марина была тронута до глубины души, у нее покатились слезы. Сколько уж лет прошло с тех пор, как ее так же гладила мама!
Михоэлс вернулся где-то через час. Он пригласил Марину в крошечную комнатку, всю заваленную книгами и рукописями. Там, весело на нее глянув, он воскликнул:
— Добро пожаловать, товарищ Гусеева. Значит, все-таки решилась!
Такой прием поразил Марину. Михоэлс лукаво посмеивался. Марину потрясла и его внешность. Он был просто уродлив: чуть раскосые глаза; широкий рот в беспрестанном движении; всклокоченные кудряшки, обрамлявшие непомерно высокий лоб и сияющую лысину; кустистые брови, сбегавшиеся к основанию внушительного носа. Короче говоря, внешность — мечта антисемита. Выражение его глаз постоянно менялось, казалось даже, меняется их цвет. Благодаря мимике это некрасивое лицо лучилось обаянием ума, темперамента. Михоэлс наслаждался Марининым изумлением.
— Ты, небось, сейчас пытаешься сообразить, откуда это я прознал о твоих сомнениях? Ты ими ни с кем не делилась, а этот пройдоха Михоэлс сразу тебя раскусил. Просто мистика! Но дело в том, что мне столько о тебе рассказывали, товарищ Гусеева, что ты для меня будто старая знакомая.
— Обо мне?
— О ком же еще? Кто рассказывал? Твои верные друзья — Каплер и Камянов… Они тебя обожают. Ох, какой идиот, этот Люся! Бог знает, где он сейчас.
— Люся вам обо мне рассказывал?
— Все уши прожужжал. Он у тебя находит большой талант. Ну, об этом мне судить еще рано, надо тебя посмотреть на сцене. Хотя и Камянов подтвердил: «Не без недостатков, конечно, но действительно талантище, настоящий алмаз, правда, нуждающийся в огранке». От себя добавлю: недостатки можно искоренить, если трудиться и трудиться.
Тут он скорчил гримасу. Марина покраснела, он ее просто оглоушил. Михоэлс вдруг посерьезнел.
— Теперь ты все знаешь. А я знаю еще кое-что: наш великий вождь товарищ Сталин с тебя глаз не спускает, так ведь?
Марина промолчала. Михоэлс глядел на нее испытующе.
— Я должна уехать из Москвы завтра вечером.
— Хм-м… Мало времени… Но попробуем устроить. Паспорт у тебя с собой?
Она достала из сумки заветную книжицу с гербом на обложке, без которой советскому гражданину не ступить и шагу. Михоэлс ее внимательно пролистал.
— Отлично… А не хочешь ли ты поучиться актерскому мастерству в Биробижданском еврейском театре?
— В Биробиджане?..
— Знаешь такой город?
Вот такая ирония судьбы. Еще б ей не знать! Узнала еще десять лет назад, когда «папаша» Калинин поднял рюмку водки в честь создания еврейского национального района в сибирской глуши. Именно той ноябрьской ночью, когда и начались ее беды.
— Вижу, что знаешь. Тем лучше, не надо ничего объяснять.
— Это невозможно… — пробормотала Марина.
— Отчего же нет? Мне доверили подбирать для него актеров. Я, можно сказать, король еврейской сцены. Каких артистов считаю нужным, тех и отправляю в Биробиджан. А вообще, Еврейская автономная область — потрясающее начинание! Воплощение многовековой мечты… Хотя бы на короткое время…
— Но я ведь не еврейка.
Брови Михоэлса комически взлетели.
— Совсем не еврейка. Я знаю, мне и об этом Люся поведал.
Маринино смущение его забавляло. Разумеется, он намекнул на ее дурацкую болтовню. Марина опустила голову, ее щеки пылали от стыда.
— Но не страшно. В Биробиджане не только евреи. Во всем мире другие народы разбавлены евреями, а там евреи — гоями.
Михоэлс расхохотался. А потом заговорил, смежив веки, теперь скрывая выражение глаз.
— Конечно, тебе надо будет выучить идиш. Да и вообще освоить еврейскую культуру, нравы, взгляд на жизнь, привычки, которые, я знаю, тебе когда-то были не по душе. Но люди меняются и вкусы меняются. Каплер меня уверял, что, как ни странно, у тебя в характере много еврейских черт. В истинную иудейку ты, разумеется, не превратишься, но с ролью еврейки, уверен, справишься…
Марина не нашла что ответить. Михоэлс откровенно веселился. Его смех был невероятно заразителен. Недаром этот великий актер умел заставить зал смеяться, когда надо плакать.
Он вновь посерьезнел. Ласково взял Марину за руку.
— Я тебе прямо сейчас дам первый урок. Вот пример еврейского взгляда на жизнь, который впитывается с молоком матери. Гой, если с ним стряслась беда, ищет у окружающих сочувствия, а еврей — имею в виду настоящего еврея — от нее просто отмахнется. Скажет себе: «Да, со мной случилось несчастье, но ништ гедейгет!» — то есть: «Ну и ладно!» А знаешь, почему?.. Конечно нет, откуда ж тебе знать? Да потому, что он только и думает, что о своем дне рождения…
