Маринины руки сжимали дрожащие пальцы Нади и Гиты. У нее захватывало дыхание от сопричастности общему подъему. Песня, которую раньше она толком и не знала, вдруг вошла в нее, так что она почувствовала себя одной плотью и кровью со всеми окружающими ее людьми. Когда песня смолкла, поднялся общий гул. Гита крикнула на идише:
— Танцы, танцы!
Другие отозвались по-русски:
— Давайте танцевать!
В общем гуле музыканты смотрели на Клитенита и Зощенко. Молодые скандировали:
— Танцевать, танцевать!
Коммунистка заулыбалась. Тут снова раздались аплодисменты, от которых Зощенко покраснела. Крики Гиты и Нади помогли Левину отыскать Марину в толпе. Он поманил ее рукой. Но тут толкотня на сцене заставила его отвернуться. Ряды стульев в зале мешали танцевать, и музыканты перешли со сцены в фойе. Их было прекрасно слышно и на улице. Самые молоденькие уже спустились на скрипучий снег, образуя, под смех и возгласы, танцевальные пары. Струйки пара от дыхания дрожали в солнечной позолоте дня. Надя обхватила Марину за талию. К ним присоединились остальные женщины. Пары, одновременно легкие и неуклюжие в тяжелых пальто и валенках, кружились на снегу, отбрасывая продолговатые заостренные тени.
Появилась Маша Зощенко, тащившая за собой Левина. Они остановились у самого порога. На Левине не было пальто, и какая-то женщина накинула ему на плечи шаль. Послышались смех и аплодисменты. Широкое лицо Зощенко светилось от счастья.
Музыка далеко разносилась в холодном воздухе, и через пару минут подошли «гои». Их было около двадцати человек — почти мальчишки: их лиц не было видно из-под шапок. Гита хотела подойти к ним, но потом обернулась, замахала варежкой, подзывая Надю.
— Иди, иди, — предложила Марина.
— Нет, нет.
Марина перестала танцевать:
— Да не глупи, иди танцевать.
— Баба Липа и Бэлла ругаться на меня будут.
— Я скажу, что по моей просьбе.
Она смотрела, как Надя присоединилась к уже танцующей Гите. А когда она обернулась, чтобы вернуться в здание, он стоял прямо перед ней.
Марина вздрогнула, будто увидела привидение. Во время выступлений она искала его глазами в зале. Он куда-то запропал, что было неудивительно: американцу-то к чему все эти речи? И вот он стоял здесь, в своем огромном, подбитом мехом кожаном полушубке и забавной кепке с большим козырьком. Она сразу догадалась, что он пришел ради нее. Он стоял так близко, что сумел обхватить ее талию своими длинными руками в кожаных перчатках. Американец привлек ее к себе. Марина не сопротивлялась, только чуть-чуть отодвинулась от его тела. Хотя ей и было все равно, что в десяти — пятнадцати метрах от нее пляшут, возможно, наблюдающие за ней Левин и Зощенко. Но это не имело значения.
Они разом, легко и естественно, перешли на «ты». Их засыпанные снегом валенки порой соприкасались, тени двигались в едином ритме. Холод не мешал Эпрону, он прекрасно умел танцевать еврейские танцы, и ей надо было только следовать за ним. Сначала они избегали разговора и даже не смотрели друг на друга. А вот остальные, напротив, за ними наблюдали. Но Марина решила не обращать на это внимания. Она опустила глаза и чуть сильнее оперлась на поддерживающую ее руку Эпрона. Из-за тяжелой одежды они почти не ощущали, как соприкасаются их тела, двигающиеся в одном ритме, то ускоряя, то замедляя свой темп. Они больше не чувствовали холода, будто их сплетенные тела были окружены невидимой хладонепроницаемой оболочкой.
Его слова заставили Марину вздрогнуть:
— Я думал об этом с того самого дня, я каждый день себя спрашивал…
Она не была уверена, что его поняла. Откинув голову назад, Марина посмотрела на Майкла снизу вверх:
— Действительно?
Он улыбнулся как-то неестественно. У него были грустные глаза. Она почувствовала, что он хочет того же, чего и она. А ей хотелось прижаться к нему, коснуться губами его губ. Забыть все, что их окружает: войну, холод, Биробиджан, тех, кто сейчас разглядывает их со всех сторон.
Может быть, они бы и сделали то, что хотели, но тут музыка смолкла. Марина отступила на шаг, но Эпрон удержал ее руку в своей, будто рукопожатие могло спасти их от холода и невзгод. Марина вздрогнула: обернувшись, она увидела, что за ней наблюдает Левин. Взгляд его был жестким, будто замороженным. Он снял шаль и держал ее в руке, бросая холоду вызов. Зощенко рядом с ним уже не было. Она что-то говорила музыкантам, а те собирали инструменты. Левин резко повернулся на каблуках и тоже скрылся в вестибюле театра.
На прощание Эпрон сильно сжал Маринину руку сквозь перчатки. Он шепнул:
— С товарищем Левиным надо быть осторожнее. Из-за меня у тебя будут неприятности. Оно того не стоит.
Он повернулся к ней спиной и пошел прочь. Марина ошеломленно наблюдала, как Майкл широким шагом пересекает площадь перед театром. Ей показалось, хотя она и не была в этом уверена, что последние слова американец произнес по-русски абсолютно без акцента. Но, может быть, он просто говорил слишком тихо?
Молодые женщины вокруг запротестовали. Зощенко вернулась на порог театра объявить, что танцы окончены: было слишком холодно, музыканты не могли больше играть, и все рисковали замерзнуть насмерть. После нескольких вялых попыток возразить все замолчали. Толпа распалась на отдельные группы. К Марине никто не подходил, даже Надя и Гита.
В тот вечер в их доме стояла необычная тишина. Движения женщин были замедленными, словно тяжелыми. Они старались не смотреть друг на друга. Сделав необходимые дела, все разошлись по своим комнатам, а не задержались, как обычно, поболтать на кухне. Казалось, от былой радости уже ничего не осталось, ее вытеснили страх и печаль. Бабушка Липа даже не вспылила, когда Надя и Гита вернулись глубокой ночью. Они съели остатки теплого супа, оставленного для них в печи, и не стали рассказывать, где они были. Никто их и не расспрашивал.
В доме было тихо и темно. Лежа в постели, Марина вновь и вновь будто слышала голос Эпрона: «Из-за меня у тебя будут неприятности. Оно того не стоит». Дура она, дура, вообразила невесть что! Как бывает у одиноких женщин, на нее нахлынули фантазии, столь разнообразные и безумные, что ее мозг закипал, как котел. Небось, этот американец так развлекается со всеми… этот мистер доктор Эпрон, который так хорошо умеет лечить! Выходит, она обманывала себя. Впрочем, когда Марина закрывала глаза, то виделся ей вовсе не Эпрон, а ледяной взгляд Левина. Потом ее возбуждение сменилось усталостью. Она уже засыпала, когда дверь приоткрылась и кто-то украдкой проник в комнату. Марина резко вскочила, тараща в темноте глаза и тяжело дыша:
— Надя, это ты?
— Нет, это я, Бэлла. Не зажигай свет.
— Что случилось?
Бэлла нащупала край кровати, присела. Ее шершавые пальцы коснулись Марининой руки и легонько сжали ее.
— Тихо, просто слушай.
