Марина впервые обратила внимание, какие темные и грязные улицы в Биробиджане. В то же время из-под снега показались сады, избы обрели свой цвет и будто отдалились друг от друга, так что стало гораздо просторнее, а незавершенные постройки, прежде казавшиеся бессмысленными, обернулись стенами домов, козырьками крыш, основаниями срубов.
Теперь Марина и Эпрон скрывались от посторонних глаз не в театре, а в потаенном месте, которое Майкл обнаружил на берегу Биры, невдалеке от города. Было не выше нуля, но Эпрон обзавелся для своих поездок спальными мешками. Они резвились как дети: обнимались, предавались ласкам на мягкой подстилке прибрежного песка, плеск воды их одурманивал. Время от времени их задевала плывущая по течению льдинка. На несколько часов они могли почувствовать себя одними во всей вселенной, странствующими на обломке какой-то планеты. Как-то Эпрон объявил, что на рассвете уедет из Биробиджана. Ему нужно было побывать в приграничных деревнях и в колхозах «Марьино» и «Помпеевка», которые находились на заболоченных берегах Биджана, и туда невозможно было добраться зимой.
— Ты пропустишь праздник?
— Нет, вернусь вовремя. Обещаю! Но съездить надо. Эти бедняги врача не видали с каких еще пор! С ноября! Там была беременная. Как она? А малыш? Я же должен знать.
— В любом случае, лучше нам сейчас не видеться.
— Почему это?
Марина лежала на спине и слушала плеск воды. Она еще чувствовала жар, исходивший от тела Эпрона, но ее голова уже была холодной. Она не решалась ответить. Если уж говорить правду, то именно сейчас. Но она только обняла Эпрона и прижалась губами к его затылку, прошептав:
— Мне кажется, Матвей о нас догадывается…
Эпрон со смехом прижался к ее груди.
— Ну, конечно, он что-то подозревает.
Марина снова заколебалась. А не признаться ли Эпрону, что Левин сделал ей предложение? И что он подозревает Майкла в шпионаже? Зачем скрывать?
Однако она промолчала, бережно обняла Майкла, чтобы покрепче прижаться к его телу. Ей не хотелось ни о чем думать, но никак не удавалось убежать от реальности, которая словно сверлила ее сердце. Левин, конечно, коварный тип, но, может быть, он прав? В ней тоже развилась неизбывная подозрительность, которая терзала души людей в Биробиджане, как и по всей огромной стране, раздавленной сталинским безумием. Подозрительностью был пропитан сам воздух, которым люди дышали, она разъедала плоть и душу. От нее невозможно было спастись, она не отступала. Только не задумываться о том, что кажется странным, только не интересоваться, почему Майкл так часто отправляется в тайгу. Почему он время от времени говорит по-русски или на идише абсолютно правильно и тут же начинает делать грамматические ошибки и приобретает американский акцент? И по фотографиям видно, что он отходит очень далеко от деревень и колхозов… Но, как говорилось в пьесе, в которой она когда-то играла, любовь всегда заставляет верить тому, в чем более всего следовало бы сомневаться. Ее любовь к Майклу была единственным противоядием от укусов Левина, от его ядовитого смрадного дыхания, которое она все еще чувствовала на губах. И она вновь промолчала, приблизила свое лицо к лицу Майкла, прижалась губами к его губам.
Потом Эпрон прошептал:
— Ты боишься?
— Не знаю. Немного.
— Левин угрожает тебе?
— Нет еще.
— Он от тебя что-то требует?
— Нет.
— Тебе ничего не угрожает. Я рядом. И всегда буду рядом.
Это была неправда. Но разве любовь не питается мелкой ложью, которая позволяет продлить минуты счастья?
Накануне праздника Эпрона еще не было в Биробиджане, а город уже сражался с традиционными полчищами мошкары. Во всех домах окна были занавешены сетками, которые зимой тщательно чинили. Как и все жители города, бабушка Липа вытащила баночки с толченой мелиссой и долго перемешивала ее с прогорклым маслом, пока не получилась вязкая и страшно вонючая масса. Когда Бэлла предложила Марине ею намазаться, на Маринином лице появилась такая гримаса, что все рассмеялись:
— Мошке эта мазь противна еще больше, чем тебе.
— Ну и гадость! Я же не могу идти в театр, когда от меня так воняет!
— Очень скоро у тебя не будет выбора, девочка. Или мошка, или запах как от старого козла.
— Ты без мази не проживешь, — посулила Бэлла.
— И в театре никто слова не скажет: от всех вонять будет еще хуже.
— Знаешь, как люди эту штуку раньше называли? Биробиджанский контрацептивный крем.
— Надя!
— Не строй из себя пуританку, баба Липа! Я от тебя и не такое слыхала.
— Тем более что это не так, — забавлялась Бэлла. — Мужчины, женщины — через пару недель все будут вонять как скотина в стойле, а потому перестанут запах замечать.
Вера и Гита тоже пришли в театр, намазанные прогорклым маслом. Анна Бикерман добавила в свое снадобье лепестки разных растений. Кисловатый аромат цветов только усиливал тяжелый дух. Вера не упустила случая сказать об этом Анне, а та подтвердила:
— Ты права. От меня тоже воняет, но по-другому.
Тем же утром Ярослав подошел к ним, улыбаясь впервые за много недель.
— Я знаю, как мы будем играть «Тевье»!
Вера уже собиралась посмеяться, но Ярослав прижал палец к губам.
— Тс-с…
Не говоря ни слова, он отодвинул ряд стульев, схватил Марину за руку и начал играть одну из сцен, которую они уже многократно репетировали. Тевье только что узнал, что его обожаемая дочь Цейтл отказала серьезному жениху, которого он ей подобрал, и предпочла студента, в голове у которого лишь мечты, одна абсурднее другой. Столкнувшись с дочкиным упрямством, Тевье то негодует, то недоумевает, то пытается взять лаской, то угрозами, то умоляет, то снова впадает в ярость. Это была одна из самых любимых актерами сцен, которая позволяла им проявить себя.
За несколько секунд Ярослав заставил своих статистов смеяться. В тишине его жесты казались особенно значительными, мимика — особенно выразительной. Марина стала ему подыгрывать. Наконец-то пригодился опыт использования «техники молчания», которую она долго тренировала на сцене одна. Она без всяких усилий вошла в пантомиму, которой так хорошо владел Ярослав.
Первой восторженно зааплодировала Гита:
— Ярослав, ты наш добрый гений! Твоя идея великолепна!
Анна испугалась:
— Что, весь спектакль играть пантомимой?
— Верно, ни идиша, ни тем более русского.
— Ярослав, никто…
— …не поймет? Да что вы, Вера! В Биробиджане нет никого, кроме разве что младенцев, кто не знал бы этой пьесы.
— Пьесы — да, но не адаптации Матвея.
— А в чем проблема?
— Он никогда не согласится.
