Марина чувствовала, что за ними подсматривают. Все видели, что Левин за ней ухаживает. Она усмехнулась, но только про себя. Наверняка Левин этого и хотел. До его отъезда все в Биробиджане должны знать, что Марина Андреевна Гусеева скоро будет принадлежать ему. И пусть другие женщины ей завидуют, пусть ревнуют. Ее слегка знобило. Левин сел на скамью рядом с ней, обнял за талию. Ей хотелось его оттолкнуть, встать со скамейки, но она смогла только произнести:
— Мне надо домой.
— А я хотел бы с тобой потанцевать.
Она усмехнулась и, покачиваясь, встала.
— Танцевать? Не… Слишком пьяная.
Ей не надо было притворяться, она покачнулась, и Левину пришлось ее поддержать. Вокруг послышался смех. В толпе вокруг Марина разглядела политрука Зощенко, наблюдавшую за ними.
Левин уловил ее взгляд и тихо проговорил:
— С Машей у тебя в мое отсутствие проблем не будет. Будешь вести себя разумно — она не подкопается.
Марина хмуро взглянула на него.
— Разумно?
Левин не стал уточнять. Он увел ее подальше от танцующих около театра. Музыка и голоса зазвучали глуше, стало темнее. Левин прижался к ней. Она не отталкивала его. Она снова заплакала, подумав об Эпроне. Почему его нет? Почему он не сдержал обещания? А что будет, если она спросит о нем у Левина? Она едва не решилась, но смогла сдержаться. «Ты совсем пьяная!» Она хотела остановиться, хотела прилечь прямо здесь, в темноте, прокатиться по траве, которая уже вылезла на склоне. Но Левин осторожно, мягко уводил ее все дальше, в темноту, снова вытирая слезы, катившиеся по ее щекам.
Они были уже недалеко от Марининого дома, когда он наконец осведомился:
— Так ты приняла решение?
Она молча сделала несколько шагов, почти не открывая глаз, позволяя себя вести в темноте, борясь с подступающей тошнотой. Но решила не делать вид, что не поняла вопроса:
— Нет.
— Почему? Я тебе так противен?
Она проговорила чуть резковато:
— Нет, ты самый красивый мужчина, которого я знаю. И иногда даже умеешь быть милым и добрым.
— Тогда что тебя останавливает?
Она истерично засмеялась:
— Я, я себя останавливаю.
Левин не ответил.
Они уже были около дома. Над дверью светила маленькая лампочка. Света было достаточно, чтобы была видна бледность их лиц. Марина оперлась на калитку. Левин, не отпуская Марину, прижал ее к себе. К ночи похолодало. Они чувствовали на лицах тепло собственного дыхания. Марина положила руки Левину на плечи, но не отталкивала его.
— Ты ничего обо мне не знаешь, Матвей Левин. Если бы ты знал, ты бы ко мне не клеился.
Левин рассмеялся. «Актерствует», — подумала Марина.
— Так что ты сделала? Убила кого?
Она не ответила. Холод пробирался им под одежду. Она задрожала. Левин обнял ее. Она не сопротивлялась. Зачем она столько выпила? У нее больше не было сил ни на что, а тем более защищаться от такого типа, как Левин. Молнией вспыхнуло в ее сознании давнее воспоминание. Выпитый алкоголь, танцы под музыку гнусавого граммофона. Воспоминание было настолько четким, что Марина будто снова почувствовала запах табака, исходящий от френча Иосифа Виссарионовича. Проворчав что-то пьяно-неразборчивое, она все-таки попыталась отстраниться от Левина, но тот обхватил ее и стиснул еще сильнее.
— Марина!
Она предприняла еще одну слабую попытку вырваться, догадываясь о его намерениях. И тут Левин произнес:
— А ты заметила? Американца сегодня не было. Сегодня в Биробиджане праздник, а его нет.
Марина больше не сопротивлялась. Она вся похолодела.
— Марина…
Левин искал горячими губами ее губы, ловко, нежно и все более настойчиво целовал ее лицо, и Марина позволяла ему, оставаясь неподвижной. «Я как мертвая», — подумала она.
Левин тоже заметил это и выпустил ее из своих объятий.
— Марина…
Она вырвалась, внезапно протрезвев. Резко толкнула калитку и нетвердой походкой заторопилась к крыльцу. А Левин кричал ей вслед, что он, и вернувшись из Москвы, своих намерений не изменит…
— Я все о тебе узнаю, но намерений не изменю!
Среди ночи Марина внезапно проснулась, словно разорвав тут же забытый дурной сон. У нее стучало в висках, а рот, казалось, был полон песка. Она застонала, пытаясь подняться. Чья-то рука положила ей на лоб влажный компресс.
— Тихо, тихо…
Марина вскрикнула и окончательно проснулась. Схватив державшую компресс руку с высохшими пальцами и сморщенной кожей, она прошептала:
— Бабушка Липа, ты?
— Хоть ты и актриса, а пить не умеешь, девочка.
Марина со вздохом откинулась на подушку. Теперь она разглядела в темноте фигуру старухи, сидящей на ее кровати. Ощущение от компресса было приятным, уже не так сильно стучало в висках.
— Спасибо…
— Тебя вырвало у входной двери. Не ожидала от тебя такого.
— Простите!
— Есть за что.
Сочувственный тон бабушки Липы явно не вязался со словами осуждения. Она даже, кажется, улыбалась. Бабушка Липа отняла руку от Марининого лба и взяла что-то с пола.
— Выпей.
Маринины пальцы уперлись в стакан.
— Что это?
— Пей.
Марина поднесла стакан ко рту. Она вспомнила о поцелуе Левина и об исчезновении Эпрона и тут же услышала слова бабушки Липы:
— Американец, мистер доктор Эпрон, как его Надя зовет, вернулся ночью на своем грузовике. С женщиной и ребенком. У мальчишки нет одной ноги. Он на японской мине подорвался, когда рыбу на Амуре ловил. Американец не мог ему там помочь и сюда привез. У того могла начаться гангрена. Но мистер доктор Эпрон два дня без сна ехал, да еще останавливался все время, потому что у парня не переставала течь кровь. Приехал и тут же сделал операцию, даже не отдохнув. Его все пришли поздравить. Даже Зощенко.
Бабушка Липа усмехнулась и встала с кровати:
— Теперь ты в курсе и сможешь спокойно уснуть. От любви можно плакать и напиваться. Это помогает. Но выспаться еще лучше.
На следующий день в «Биробиджанской звезде», которая теперь выходила только по-русски, были опубликованы праздничные речи и фоторепортажи с митинга и бала. Небольшая заметка на последней странице сообщала о мужественном поступке Эпрона. Не испугавшись коварного минного поля, которое японцы оставили на берегу Амура, американский врач спас от страшной смерти шестнадцатилетнего подростка Льва Ватрушева. На другой день газета вновь печатала материалы о празднике, причем четыре страницы были полностью посвящены труппе ГОСЕТа и его революционной постановке «Тевье». На первой полосе красовалось фото сияющего Левина на авансцене, победно держащего Марину за руку. Далее шло интервью, где Левин объяснял всю современность и глубокий политический смысл его новой постановки. Он также сообщал о предстоящей поездке в Москву, куда он был приглашен «высоким руководством отдела культуры ЦК». А на последней странице скромная фотография матери спасенного подростка соседствовала с ее рассказом о том, как доктору Эпрону пришлось прямо в кузове грузовика ампутировать ногу ее сыну и целую ночь бороться с кровотечением. В статье говорилось, что подросток все еще находится между жизнью и смертью и около него круглосуточно дежурит персонал больницы.
