Марина собиралась было запротестовать, но Ярослав положил свои ладони на ее руки.
— Послушай, Эпрон теперь — герой Биробиджана. Его поездки в область для комитета — лучшая агитация. Матвей возразить не сможет, он вернется только через несколько месяцев. А Зощенко будет счастлива, что ее миленок тебя не волнует.
Ярослав уселся поудобнее. Его щеки покраснели от удовольствия.
— Для комитета я уже придумал лозунг: «Культура и медицина — главное оружие каждого народа в борьбе за построение социализма». Это им понравится. Конечно, надо еще, чтобы доктор согласился.
Ярослав как в воду глядел. Комитет поддержал инициативу с энтузиазмом. Американца больше не надо было опасаться. Клитенит публично поздравил Марину, заявив, что она «понесет во все дома Биробиджана новое лицо культуры». Тем не менее Марина и Эпрон старались показать, что у них чисто профессиональные отношения, а поэтому продолжали сторониться друг друга даже на вечере, где Марина должна была показать публике, какие рассказы она будет декламировать в поездках. Ярослав и Анна помогли ей выбрать среди тысяч рассказов на идише подходящие, благо сборники фольклора бережно хранились в театральной библиотеке. Даже их названия будили воображение: «История золотого пера», «Гадатель», «Любовный напиток», «Почему головы седеют раньше, чем бороды», «Благодарный покойник»… Марина к ним добавила пантомиму, танец. Иногда с разрешения Ярослава переходила на русский. Это был небольшой сольный спектакль на театральных подмостках — репетиция того, что должны были увидеть сельские жители по всему Биробиджану. Позади нее, на заднем фоне, был развернут красный плакат с вышитым лозунгом Ярослава на русском языке и на идише. Комитет долго аплодировал. Зощенко была сама любезность. Появился и Эпрон, тоже немного поаплодировал, по-приятельски улыбнулся всем присутствующим, а с Мариной едва поздоровался. Его ждали больные, и он исчез при первой же возможности. Конечно, все всё поняли, но так было принято вести себя в подобных ситуациях.
Бэлла заявила:
— У старого Ярослава больше мозгов, чем я думала.
Бабушка Липа не сказала ничего. Только Надя будто отдалилась, стала неприветливой и временами даже агрессивной. Марина не понимала, то ли Надя ревновала Эпрона, то ли ей было обидно за Левина. Она хотела поговорить с Надей, но баба Липа ей отсоветовала это делать:
— Оставь. У нее это пройдет. В ее возрасте все такие чувствительные.
«Биробиджанская звезда» объявила, что первая гастроль намечена на начало июня. Отъезд был торжественным. На заре Эпрон пришел в театр, чтобы погрузить огромный Маринин чемодан. Пришли ее проводить и Ярослав, и сестры Коплевы, а Зощенко и Клитенит привели с собой фотографа из газеты, чтобы тот запечатлел событие.
Марина и Эпрон не виделись наедине, не касались друг друга много недель, и Марина чувствовала какую-то скованность. Она едва отвечала на пожелания доброго пути, лишь слегка улыбалась, обещая, что все будет хорошо. Зато Эпрон, как обычно, был бодр и раскован, даже слишком, как показалось Марине: когда товарищ Зощенко обняла его, он ответил ей излишне горячо. Все это очень забавляло Ярослава. В конце концов, Марина не могла скрыть раздражение, вызванное этими долгими проводами. Когда ЗИС уже отъехал, оставив за собой лишь облачко дыма, Клитенит нахмурился и тихо спросил Ярослава:
— А мне казалось, что эти двое между собой ладят?
Ярослав устало скривился:
— У Марины сложный характер. С красивыми актрисами непросто, товарищ Клитенит. Я тебе скажу откровенно. По мне лучше, чтобы она находилась в тайге с этим американцем, чем у меня за кулисами.
Они выехали из города по довольно широкой грунтовке. ЗИС поднимал облака пыли, со скрежетом подпрыгивая на выбоинах. Звук моторных выхлопов накладывался на позвякивание кузова, подпрыгивание запасных канистр с бензином и прочего багажа, скрип осей. С непривычки этот шум казался оглушительным. Эпрон с сигаретой в зубах краем глаза наблюдал за Мариной, едва сдерживая улыбку. Она вцепилась в дверцу машины, подпрыгивая вместе с сиденьем на скрипящих пружинах, едва не стукаясь головой о крышу кабины. Утреннее солнце слепило глаза, уже становилось жарко. В кабине пахло машинным маслом, бензином и ветхой кожей. Марина не решалась первой заговорить. Она даже не осмеливалась повернуться к Эпрону, пока он не сделает какой-то знак, не протянет к ней руку. На нее напало какое-то оцепенение, она даже не знала почему. Так они проехали молча еще четверть часа, оставив позади последние избы Биробиджана, разбросанные здесь и там вдоль дороги. Женщины в косынках махали им рукой. Эпрон им сигналил и приветствовал их на идише. Потом пошли поля, покрытые белыми цветами, волновавшимися от ветра, словно белая простыня, а дальше простерся лес — бук, лиственница. Они достигли лесной опушки быстрее, чем ожидала Марина. Грузовик съехал с дороги и продолжал двигаться по просеке на малой скорости. Марина попыталась перекричать шум мотора:
— Майкл, ты куда едешь?
Вместо ответа он засмеялся. Ветки царапали кузов. Впереди показалась небольшая полянка, посреди которой стояла изба угольщика, ее металлическая крыша сверкала будто серебро. Эпрон выключил мотор, и сразу наступила неправдоподобная тишина. Марина не успела пошевелиться, а Эпрон уже обнимал и целовал ее. Потом он взял Марину на руки и понес в избу. Над ними шумели кроны деревьев.
— Майкл, мы где?
— Мы дома. Не бойся. Я заждался до смерти.
Это было счастье. Чистое, безоблачное, безграничное, не знающее страха.
Эпрон рассказал, что обнаружил полуразрушенную избу прошлым летом. При каждом своем выезде из города он потихоньку ее отстраивал.
— В конце концов, я еще в Америке мечтал иметь домик в лесу.
— Ты мне никогда о нем не говорил.
— Хотел сделать тебе сюрприз. Искал возможность привезти тебя сюда. И вот Ярослав убедил комитет организовать тебе турне.
Невозможно было себе представить, что они одновременно так близко и так далеко от Биробиджана. В избе была всего одна комната, пол был приподнят и лежал на опорах, что защищало дом от сырости. Кровать помещалась будто внутри стенного шкафа с раздвижными дверцами. Вместо печки — чугунная буржуйка. Два стула, стол, цинковый умывальник со сливом наружу дома — вот и вся обстановка. Кукольный домик. За водой надо было ходить с ведрами к ближайшему ручью, а зимой можно было просто собирать снег. Все было наполнено запахами и жизнью леса. Попрятавшиеся было птицы и звери снова начали заполнять своими звуками тишину. Сквозь деревья играли солнечные блики. Они занялись любовью, а потом, еще не остыв от желания, Эпрон повлек Марину за собой на густую траву. Они плясали на поляне, стараясь наступить ногами на солнечные блики, проникавшие сквозь листву, а те убегали прочь. Никогда еще Марина не была так абсолютно свободна. На нее смотрел только один человек — ее любимый. У нее было только одно желание — любить.
Даже вечером было настолько тепло, что дверь можно было не закрывать. Эпрон натянул москитную сетку и лишь потом зажег керосиновую лампу. Он бросил немного сухой ромашки на угли, когда они разогревали еду, заранее приготовленную для них бабушкой Липой. Марина не привыкла к этому запаху, и Эпрон все смеялся над ней, продолжая ее обнимать и целовать.
