Я двинул обратно прежде, чем мое присутствие дошло до их полусонного сознания. Лучше мне было домой не возвращаться. Я пересек двор Конгресса и поймал такси около «Юнион-стейшн». Через четверть часа я уже подъезжал к ресторану «У Джорджа» на углу Мэриленд-авеню и Элиот-стрит. Ресторан был на втором этаже, но на первом находился уютный бар, а в подвале прятались телефонные кабинки. Бар был заполнен уже на три четверти. Инкогнито здесь находились и несколько известных личностей. Я аннулировал вечернюю бронь. Когда администратор задала мне вопрос, не желаю ли я перенести ее на более поздний срок, я открыл рот, чтобы сказать «нет»… и закрыл его, кивнув головой, что «да».
— На какой день?
— Через десять дней, 5 июля, пожалуйста.
Это была интуиция или, если хотите, приступ суеверия. Ведь Ширли это приглашение заслужила, а мне словно надо было отвести от себя неприятности с ФБР. Потом я заказал двойной бурбон и лишь затем, прихватив рюмку, спустился к телефонным кабинам. Улисс соединил меня со своим шефом за секунды. Это был рекорд.
— Надо повидаться. Мне наступают на пятки.
Он тут же все понял и возбужденно закудахтал.
— Я могу к вам приехать? — продолжил я.
— Для приятной беседы это лучшее место.
— Буду через полчаса.
Мне понадобилось чуть больше времени. В такси я снова думал о Маринином выражении лица. Поняла ли она, наконец, что я — не враг? Что только хочу помочь? Но мог ли я еще что-то для нее сделать? Мог ли действительно ей доверять? И было ли это мне нужно? Ее номер с Никсоном впечатлял, но это мог быть как приступ ярости, так и хитрый способ избежать неудобных вопросов. А вдруг, все, что она рассказала, — чистый блеф? Стена молчания, которой она решила себя окружить, защитить ее была не в состоянии. Эта свора легко сможет использовать ее в своих целях. Но как это объяснить Марине теперь, когда о визите в тюрьму нельзя было и заикнуться?
К Т. К. я поехал во многом от отчаяния. Улисс, в своем всегдашнем белом костюме, повел меня, как и накануне, через сад. Хозяин с непокрытой лысой головой, в сильных очках, за которыми едва виднелись близорукие глаза, сидел в том же плетеном ивовом кресле на краю бассейна. И вид на Потомак был так же приятен. Поскольку обстановка была домашняя, мы обошлись без приветствий.
Улисс принес мне приличную дозу бурбона пятнадцатилетней выдержки. Т. К. пододвинул мне свою пепельницу-тюльпан.
— Не переживайте из-за ФБР, Ал. Они вам, конечно, мешают жить и давят на вас, но дальше этого дело не пойдет.
Я сделал глоток из бокала и покрутил в руках незажженную сигарету.
— Речь не только обо мне.
Я рассказал ему о записке Ширли.
— Она рискует больше, чем я.
Т. К. покачал головой:
— Ее шеф не позволит ФБР создать ей проблемы.
— Вуд?
— Бьюсь об заклад, что сенатор сам решит вопрос с вашей подружкой. Если это будет предано огласке, ему же будет хуже. Вы уничтожили поддельное разрешение на свидание?
— Да, успел.
— Тогда у ФБР на вас ничего нет. Одни подозрения и слухи. Пальцем погрозить могут — и только.
Наконец, я зажег сигарету и затянулся с некоторым облегчением. Т. К. был, вероятно, прав. Потом он улыбнулся, явно желая узнать подробности:
— Дошли слухи, что заседание закончилось довольно бурно.
— Вы уже в курсе?
— В общих чертах, не более.
Я едва не задал вопрос, как он умудряется быть в курсе всего, но Т. К. поднял свою пухлую руку.
— О чем вы задумались? Продолжайте, я слушаю.
Говорил я долго, пересказывая события этого длинного дня. Под конец я описал сцену с репортерами и поведал, как на меня напали коллеги из желтой прессы.
— Думаю, что это отклик Маккарти и Никсона на мой утренний визит в тюрьму. Они поспешили, чтобы вся эта грязь вылилась на первую полосу раньше, чем я сочиню свою первую статью. Из-за меня «Нью-Йорк Пост» потерял эксклюзивное право писать о Марине. Сэм и Векслер, похоже, в бешенстве. А эти типы пытаются меня добить.
Т. К., казалось, понимал серьезность ситуации, но это никак не повлияло на его хорошее настроение, отчего я пришел в еще большее возбуждение:
— Да, послушайте! Завтра начнется такая травля!.. Марину Андреевну Гусееву сначала на медленном огне поджарит пресса, а потом все закончится электрическим стулом.
— А что, Никсон, правда, мог получить графином по лицу?
— Мог. И кое-какие увечья.
Щеки Т. К. тряслись от беззвучного смеха.
— Хотел бы я на это поглядеть.
— Зрелище было стоящее… Для тех, кто любит наблюдать за самоубийцами.
Он что-то пробурчал, глядя вдаль, на Потомак. Он переваривал словесную мешанину, которую я ему только что подал к столу. Мы молча выпили и затянулись. Т. К. первым прервал молчание:
— Прекрасно.
— Прекрасно что?
— Никсон подаст на нее жалобу, не так ли?
— Так заявил Кон, да и Вуд сделает то же от имени Комиссии.
— Жалоба Вуда большой роли не играет, это будет всего лишь жалоба об оскорблении действием. А вот Никсон заявит о нападении и, возможно, о покушении на убийство. Он любит преувеличивать.
— Вам это кажется смешным?
— Ал, ваша русская знает наши законы лучше, чем мы сами. Нападение и даже покушение на убийство — общеуголовные преступления. Мисс Гусеева становится обычной уголовной подследственной. А значит, никто не может ей помешать нанять адвоката. Значит, статья об изоляции свидетелей по делам Комиссии уже не действует. Завтра прямо к девяти утра буду у генпрокурора Сейпола с ходатайством о предоставлении мисс Гусеевой адвоката. Забавно. Представляю, как вытянутся физиономии и Кона, и генпрокурора.
Т. К. поднял свой бокал с ухмылкой, которая внешней привлекательности ему не добавила. Но я наконец ухватил ход его мысли. Это все же меня не успокоило.
— Вы думаете, что… что она графин швырнула специально? Вы думаете, она знала, что, напав на Никсона, она облегчит себе связь с внешним миром?
Т. К. ответил, лишь допив свой бокал:
— Возможно.
— Но это значит…
Я замолчал, парализованный мыслью, которая только что пришла мне в голову. Это означало бы, что Марина Андреевна Гусеева знает наши законы слишком хорошо для простой советской иммигрантки. А вот если она высококлассная шпионка, которую специально готовили к возможности ареста…
— Боже, — вырвалось у меня.
Т. К. сделал примирительный жест.
— Это лишь предположение, Ал, и ничего больше. По крайней мере, все скоро выяснится.
— Как?
