Когда я изучал удручающую пустоту своего холодильника, зазвонил телефон. Как и предполагалось, это был Сэм. Как и предполагалось, ничего хорошего мне это не принесло. Векслер был вне себя. Вуд не сдержал слова, а я не написал ни строчки, так что мое исключительное право пошло прахом. Что для газеты было наверняка к лучшему, ибо чутье у меня оказалоcь как у престарелого хорька. И оставалось мне только тупо копировать других, излагая известные факты и ничего кроме фактов. И не стоило больше изображать белого рыцаря, воюющего с Маккарти и Ко. «Моя русская» сама себе рыла могилу, и у меня не было ни грамма доказательств того, что она не шпионка и не убийца. Только желание покрасоваться. Короче говоря, Сэм выдал мне по полной, со все возрастающим раздражением. Наконец я завопил:
— Сэм, если «Нью-Йорк Пост» призван стать приложением «Ред Ченнелс», то это без меня! Я пока что пишу чернилами, а не навозной жижей.
Мои крики отрезвили нас обоих, заставив на несколько секунд замолчать. Я ожидал, что Сэм объявит, что в моих услугах газета больше не нуждается. И я был недалек от истины.
— Завтра ты сам выберешь, Ал: работа или твои вздорные затеи. И помни: в Нью-Йорке полно хороших журналистов, которые не теряют головы при виде женщины.
Я изо всех сил старался держаться как воспитанный человек.
— Ты мне хотя бы скажи, Сэм, ты поискал Эпронов в Бруклине и Нижнем Ист-Сайде?
Меня наградили усмешкой:
— В Бруклине и Нижнем Ист-Сайде двадцать семь семей носят фамилию Эпрон. Среди всех этих людей есть три врача. Самый молодой — интерн в манхэттенском Каролинском госпитале. Двоим другим за пятьдесят, и они — респектабельные отцы семейства, никогда не покидавшие своих кабинетов. В Ассоциации по медицинскому лицензированию США с 1935 по 1942 год не регистрировался ни один Майкл Эпрон из Нью-Йорка или Нью-Джерси. Ты воюешь с призраками, Ал. Спокойной ночи.
Повесив трубку, я сделал вид, что выбираю между моими записями и бутылочкой «Хевен Хилл». Принять решение было несложно, и я тут же без спешки вкусил напиток, лежа на канапе. Потом я включил радио: негромкая музыка очень подходила к моему настроению. Гленн Миллер, Хэнк Уильямс, Чарли Берд Паркер великолепно сочетались с бурбоном. Услышав сухой голос Роя Брауна, я затрясся от идиотского смеха. Все та же песня, будь он неладен: «Итак, я услышал новость: сегодня ночью будет мощная качка…» Лучше не скажешь.
Я все еще пребывал на том же канапе, когда телефонный звонок словно обухом по голове вышиб меня из глубокого сна. Было самое начало пятого. Голос на другом конце провода показался мне нереальным.
— Ш-ш-ш… Это ты?
— Просыпайся.
Я хотел произнести ее имя, но язык меня не слушался. Я хотел сказать ей, что вчера о ней много думал, но она меня перебила:
— Прими холодный душ, и через сорок минут жду тебя на автостоянке, где мы в первый раз целовались.
— На той?..
Она уже повесила трубку.
По ее совету я послушно пошел в душ, сварил себе огромную чашку кофе и принял две или три таблетки аспирина. Наконец мои мозги достаточно просветлели, чтобы я начал задавать себе удивленные вопросы. К счастью, остатки алкоголя не давали мне как следует испугаться. Свидания в пять утра были, впрочем, совсем не в духе Ширли.
По крайней мере, ее загадку я разгадал легко. Три года назад я взял ее с собой на церемонию к мемориалу «Титаника». Изображавший полуобнаженного мужчину монумент из белого гранита, воздвигнутый в Парке Рок-Крик, олицетворял собой китч тридцатых годов и был посвящен мужчинам «Титаника», уступившим места в спасательных лодках женщинам и детям. Ширли была не в обиде за это приглашение и не отказалась поцеловаться со мной на парковке перед оградой парка, на Нью-Гемпшир-авеню.
У меня хватило предусмотрительности оглядеться, выходя на улицу. Автомобиля ФБР видно не было. Я сел в свой «нэш» и осторожно тронулся с места, глядя в зеркальце. За мной не устремилось ни одной машины. Т. К. был прав: серые птички из ФБР в конце концов отправились спать, как все нормальные существа.
Я ехал с опущенными стеклами. Аспирин лишь слегка успокоил головную боль, и в мозгу продолжали вертеться неразрешимые вопросы. Главным был: «Что нашло на Ширли?». Я старался убедить себя, что ничего страшного не должно случиться. На парковке было почти пусто. Я медленно двигался по ней, не видя стильного авто Ширли. Часы в моей машине показывали без шести пять. Начало светать. Парк источал запах свежескошенной травы. На минуту или две я прикрыл глаза: не смог совладать со сном. Когда я снова их открыл, огромный бутылочно-зеленый седан «паккард» перегораживал мне путь. Со стороны пассажира открылась дверца. У меня забилось сердце. Мне понадобилось время, чтобы решиться покинуть машину. Потом я осторожно обошел ее и нагнулся, чтобы заглянуть внутрь седана. Я ожидал увидеть что угодно, только не круглую башку сенатора Вуда, сидевшего за рулем.
— Что вы здесь делаете, сенатор?
— Сядьте и закройте дверцу.
В «паккарде» приятно пахло сигарой. Сиденья покрывал серый велюр. На Вуде был костюм для гольфа, концы шейного платка скрывались под воротником джемпера а-ля Фрэнк Синатра. Казалось, он только что вышел из своего вип-клуба. Однако круги под его глазами говорили, что спал он еще меньше, чем я. От этого в нем появилось даже что-то человеческое, чего не было заметно на заседании Комиссии — взгляд заботливого и обеспокоенного дедушки. Вуд брезгливо потянул носом воздух:
— От вас разит алкоголем!
— Ширли не с вами? Или мой телефон прослушивает ФБР? Поэтому вы воспользовались Ширли, чтобы заманить меня сюда?
— Не переворачивайте все с ног на голову, Кёнигсман. Ширли Лимен — сотрудница моего секретариата. Она делает свою работу… Если только вы не требуете от нее изменить присяге. Вы что, не знали, что секретарь сенатора берет обязательства вести себя определенным образом? И что она может схлопотать до пяти лет тюрьмы, если она их нарушит?
— Значит, Ширли вам рассказала…
— Интересно, что такая женщина в вас нашла?
Я внимательно изучал Вуда, и мне пришла в голову забавная мысль. Будто в ее подтверждение Вуд добавил:
— Для вас нет ничего святого. Вы пользуетесь привязанностью женщины, чтобы подтолкнуть ее к незаконным действиям…
Да, в нем говорила ревность. Т. К. был прав: Вуд не сдаст Ширли ФБР. Зато я мог поспорить, что это он подарил ей дорогущие французские духи. Я не мог удержаться от смеха, доставая из кармана пиджака пачку сигарет.
— Ширли — уже большая девочка, которая знает, что делает, сенатор. Я думаю, вы здесь не для того, чтобы в качестве старого ревнивого мужа устраивать мне выволочки.
— Не изображайте идиота, Кёнигсмaн. Сейчас не время.
Он посмотрел на часы на приборной доске.
— Мы… Соединенные Штаты вот уже три часа находятся в состоянии войны…
— Что это значит?
