– Вас чем-то не устраивает работа?
– Что?
– Будьте добры, подойдите сюда, взгляните поближе. По-моему, флагшток у нас красивый как никогда.
Вдова Обиженная Гулликсен, конечно, подходить не пожелала, только запыхтела. Я успел подумать, что теперь она исчезнет навсегда. Гулликсе. Гулликс. Гуллик. Гулли. Гулль. Гуль. Гу. Г. Под конец я прошептал «Г» и сдул пыль в жаркие солнечные лучи. Как я раньше-то недодумался. Это ведь так легко. Ивер наконец слез. Мама, по-прежнему руки в боки, пристально смотрела на нас.
– Только не воображайте, будто я на вас не сержусь, – сказала она.
Мы сочли за благо придержать язык.
– По крайней мере, теперь извольте все прибрать.
Я глядел вниз, на муравьев среди гравия.
– Я уберу, – сказал я.
Мама заставила меня поднять глаза.
– Вы оба займетесь уборкой! А после мы заслужили хороший обед. Пообедаешь с нами, Ивер?
Я до последнего надеялся, что он откажется. Не лучше ли поискать кепку?
– Да, – сказал Ивер. – С большим удовольствием.
Мы вместе подмели ошметки краски, отнесли лестницу к сараю, и я проклинал весь мир с его закавыками. Мне не нравилось не только есть у других, ничуть не меньше я не любил и чужих у нас за столом. Мои вмятины становились глубокими и грязными, как окопы. Когда мы покончили с уборкой, обед тоже был готов. Мы помыли руки и уселись на балконе. Мама подала котлеты с печеными ломтиками ананаса. Иверу Малту это было в новинку. Я бы не удивился, если бы и нож с вилкой оказались ему в новинку. Может, он не знал и зачем нужна салфетка. Я стыдился так думать и все равно думал. Хуже, что при маме я не мог с ним разговаривать. Не то что сам Ивер, в смысле, он разговаривал при мне с мамой. А мама умеет вести разговор с кем угодно.
– Вы молодчина, – сказал Ивер.
– Спасибо, Ивер. Очень мило с твоей стороны.
Почему я никогда не говорил именно этого: что мама молодчина, что она молодчина и я ею горжусь? Почему эти слова так смутили меня, что я их сохранил, сохранил для себя, в душе, где от них не было проку? Не знаю. Знаю только одно: все, что, казалось бы, так просто сказать, очень трудно произнести вслух. Когда уже поздно, в голову одна за другой приходят фразы, которые ты мог сказать, но не сказал. Ты молодчина, мама. Нужен Ивер Малт, чтобы это сказать.
– Каково здесь зимой? – спросила мама.
– Очень тихо. – И он добавил, почти грустно, почти смущенно: – То есть когда нет скандалов.
Мне хотелось, чтобы мама расспросила еще, например, какие скандалы Ивер Малт имел в виду, но мама расспросы прекратила. И взгляд, который она, продолжая есть, быстро метнула на меня, однозначно сказал, что и я расспрашивать не должен, хоть я и не собирался.
На десерт была клубника со сливками. После Ивер хотел помочь перемыть посуду. Что дальше? Протравить дом морилкой? Выкопать новый колодец? Собрать крыжовник? К счастью, мама решила, что управится сама, в смысле, с мытьем посуды, но мне это «к счастью» ничего хорошего не сулило: ведь я сидел на пару с Ивером на балконе и не знал, что делать.
– А что за скандалы? – спросил я.
Ивер Малт смотрел в сторону и повернулся ко мне далеко не сразу.
– Теперь твоя очередь рассказывать, – сказал он.
– Что рассказывать?
– Как все было.
Я, тем летом вечный болван, решил, что он имеет в виду Хайди.
– Подходяще.
– Подходяще? Ты о чем?
– Подходяще, – повторил я.
Ивер наклонился над столом, на лице его отразились замешательство и нетерпение.
– Что значит «подходяще»?
Надо раз и навсегда поставить точку. Покончить с Ивером Малтом.
– Тебе-то какое дело?
Ивер некоторое время молча смотрел на меня затуманенным взглядом. И вдруг рассмеялся:
– Ты подумал, я про твою девчонку! Про Хайди! Вот что ты подумал! Смехотура!
Я смутился, отвел глаза, стал смотреть на этот треклятый фьорд, на далекие холмы и на самолет, поднявшийся с Форнебу. Как бы мне хотелось очутиться на его борту, улететь, все равно куда. Повторяю: то лето изобиловало смущением. Из-за Луны. Луна делала нас такими. Луна сама не светит. Она отражает чужой свет. Люди лишат смущенную Луну девственности, и теперь она круглые сутки заливала нас своим румянцем.
– Очень смешно, – сказал я.
– Я про «Моби Дика», дурень! Кто победил?
Я рискнул и сделал ставку на кита, вдобавок Ивер-то книгу не читал, так что ответить я мог как угодно.
– Победил белый кит.
– Кит? Почему?
Я ступил на нетвердую почву. И предпочел бы, чтобы лето поскорее закончилось.
– Потому что с белым китом шутки плохи.
И тут произошло кое-что странное. Ивер Малт разозлился. Я видел по нему. Очень здорово разозлился. Он это имел в виду, когда говорил, что я не видел его злым?
– Дерьмовая книжка! Пошел ты на фиг!
– Не я же ее написал. Расслабься.
– Все равно пошел на фиг.
– А чем плохо, что победил кит?
– По-твоему, животные должны побеждать людей? Черта с два!
– Кит-то, он огромный.
– Ну и что? Когда охотятся на лося, ты за кого? За охотника или за лося?
Я пожал плечами:
– Ни за кого.
– А так можно?
– Можно.
– Не верю!
Мы помолчали. В глубине души – не знаю, где это в точности, – я надеялся, что теперь между нами все кончено, флагшток покрашен, котлеты съедены, про «Моби Дика» мы тоже поговорили. Хватит. Ивер нарушил молчание первым:
– Порыбачим завтра?
– У меня встреча, – соврал я во второй раз.
– С Хайди?
– Не твое дело.
Ивер быстро встал:
– Могу показать тебе мой второй секрет.
– А просто рассказать нельзя? Но раз уж тебе непременно…
Он перебил:
– Нельзя. Ты должен увидеть.
Он пошел к калитке и вскоре исчез из виду. Мне хотелось, чтобы навсегда. Вот так я, стало быть, думал. Не оставлял он меня в покое. А я хотел покоя. Мне хватало собственных неприятностей. А он прилип как банный лист. Мне хотелось продолжить стихи про Луну. По плану в ту ночь, когда люди завладеют Луной, мне останется сочинить всего одну строчку. Единственный человек, которому позволено мне мешать, – это Хайди, хотя, пожалуй, она особо не рвалась мне мешать, почем я знаю, да ничегошеньки я не знаю, так-то вот. Фьорд сменил рисунок. Тут я опять заметил желтый блокнотик. Он валялся под столом. Я поднял его. На первой страничке стояло мамино имя и год. Лето 1969 г. Хотел открыть. Просто не мог не открыть. Должен открыть. И тут вошла мама, резко остановилась в дверях уже темной комнаты. Я положил блокнотик на стол.
