– Ну вот, теперь вполне можно написать стих-другой, – сказал папаша.
Я закрыл чемоданчик:
– Спасибо.
– На здоровье.
Я пошел к двери. Ивер остался возле отца.
– Можно Умнику послушать у нас, как они прилунятся? – спросил он.
– Конечно можно. Если он хочет.
Ивер воспрянул и, по своему обыкновению, принялся подпрыгивать вверх-вниз.
– Ясное дело, хочет. Мама может испечь хлебца. А Умник стихи прочтет!
Я отвернулся, потому что не мог смотреть Иверу в глаза, он же здесь просто сопливый мальчишка, – сопливый, полный ожиданий мальчишка, который ждал меня. Это было выше моих сил.
– По-моему, он и сам ответит, Ивер, – сказал отец.
Пришлось мне повернуться к ним. Ну что еще я мог сказать, кроме как поблагодарить и согласиться, хотя, когда астронавты сядут на Луну, мне меньше всего хотелось читать стихи и есть домашний хлеб, пусть даже очень вкусный. Но так уж вышло, что я вроде как пожалел Ивера, да-да, пожалел, а это мерзкое чувство.
– Конечно хочу, – сказал я. – Большое спасибо.
Ивер взял меня за плечи, и мы вышли из мастерской.
– Пошли, – сказал он.
И я опять зашагал следом за ним, на сей раз к скошенному люку, ведущему, видимо, в земляной погреб. Люк был заперт на крепкий засов.
Ивер быстро огляделся, прошептал:
– Давай за мной.
Он постучал в люк. Немного погодя оттуда послышались звуки, странные и далекие. Все это время Ивер глаз с меня не сводил. Прямо-таки с гордым видом. Потом внутри, или внизу, все стихло. Ивер подождал, подтащил меня поближе и снова стукнул кулаком по люку. Снова звуки – хрюканье, вой, скулеж. Жутковатые звуки, мне не хотелось их слушать, хотелось сбежать, но я стоял и слушал. Я тоже начал говорить шепотом, словно боялся, что, если мы заговорим чересчур громко, на волю вырвется злая сила.
– Что там, Ивер?
Ивер опять посмотрел на меня, улыбнулся, таким я еще никогда его не видел – одновременно возбужденным и сдержанным. Он не хотел говорить, но и смолчать не мог:
– Ты лучше спроси кто.
– Кто?
– Да. Спроси, кто там.
– Так кто же?
Ивер вздохнул:
– Мой брат.
Не знаю, как долго я молчал, сомневаясь, верить ему или нет.
– Придуриваешься? – в конце концов сказал я.
– Нет, не придуриваюсь. Он живет здесь, сколько я себя помню. И даже дольше.
– Почему? То есть…
Ивер перебил меня. Очень уж долго это жгло его изнутри. И теперь наконец появилась возможность погасить огонь. Его не остановишь.
– Потому что он слабоумный. Нельзя его выпускать. Иначе все пойдет кувырком. Вообще-то, он добрый, но тем не менее все пойдет кувырком.
– Врешь!
Ивер глянул на меня, пожал плечами:
– Ладно. Вру. Он мне не брат. То есть брат, но только наполовину.
Я понял, что он говорит серьезно.
– Есть места, где…
– Психушки, ты имеешь в виду? Здесь ему гораздо лучше.
– Почем ты знаешь?
– Я знаю только, что мамаша не захотела отдать его, хотя отец его – немец. И никто не знает, что он тут.
– Никто?
– Только мы. – Ивер Малт засмеялся. – Вообще-то, он не существует. Представь себе.
– Как это?
– Он не крещен и конфирмацию не проходил. И не зарегистрирован по месту жительства. И в армию его не призовут. Нету его. Здорово, да? Не существовать. Можно делать что хошь.
Полная тишина вокруг. Потом душераздирающие звуки послышались снова. Я невольно заткнул уши. Ивер, смеясь, приплясывал, будто тоже спятил.
– Ты его когда-нибудь видел?
– Несколько раз, когда мать относит ему еду. Хочешь его увидеть?
Я помотал головой. Ивер хихикнул:
– Хочешь-хочешь. Хочешь увидеть Генри. Мы его зовем Генри.
– Нет, не хочу, – сказал я.
Ивер опять пришел в возбуждение, словно непременно хотел выложить все, пока не поздно.
– Он здоровенный. Два метра, по меньшей мере. Ест картошку, репу, рыбу и домашний хлеб по воскресеньям. Все уминает. Весит, думаю, килограммов сто восемьдесят. Башка у него здоровенная, как воздушный шар, но мозгов там не больно-то много. Ты уверен, что не хочешь поглядеть на Генри?
– Нет. В смысле, да, уверен.
Ивер положил руку мне на плечо:
– Это останется между нами, правда?
– Ясное дело.
– Никому ни слова. Иначе убью.
– Нет, я ничего не скажу.
– Когда они прилунятся, ты его увидишь. Согласен?
– Согласен, – прошептал я.
Неожиданно Ивер отдернул руку и прямо-таки остолбенел, сутулый и несчастный. Я оглянулся. На дорожке среди кустов и сосен появилась его мать, с авоськами в руках. Остановилась, глядя на нас. Я слышал, как стучит Иверово сердце. Слышал даже на расстоянии. Потом он двинул к бараку. Мать за ним. Я остался один посреди этой мусорной свалки. Все вокруг заливал белый свет. У меня заболела голова. У меня всегда болит голова от белого света. Небо походило на фарфор, черт бы его побрал. Я поднял с земли камень, запустил им в люк. Я не услышал ни звука, и на мгновение мне, как часто бывало тем летом, почудилось, что всего этого не было. Мне просто пригрезилось. Я просто был в своем мире. Но потом я все же кое-что услышал. Стук. Кто-то стучал по люку изнутри, резко, с размаху. Я во весь дух припустил обратно к пристани. Велосипеда там, где я его поставил, не оказалось. Хотя, может, я поставил его в другом месте. Так или иначе, я его не нашел. Украли велик. Ну и что? Один черт. Я медленно поплелся домой. Теперь мой черед сгорать изнутри. Ивер передал мне огонь, и теперь меня будет жечь изнутри история про полубрата Ивера Малта, внебрачного сына немецкой девки, которому сейчас, должно быть, года двадцать три, если он и впрямь немецкий ублюдок, если вообще существует, но он по-прежнему как малое дитя и живет под землей, питается репой, рыбой и домашним хлебом, а весит сто восемьдесят кило. Я не знал, сумею ли выдержать этакий огонь. Наверно, жарковато будет. Наверно, не стерплю я жар знания. Черт бы побрал Ивера Малта. Впрочем, я могу это записать. Тогда никто не поверит, что это правда, решат, что я все придумал. Я уже был библиотекой, просто книги еще не написаны. Я был целой библиотекой чистых страниц. В Яме я столкнулся с мамой. Она возвращалась с пляжа Хурнстранда. На локте несла корзинку с купальными принадлежностями. Она остановилась, посмотрела на мой чемоданчик:
– Ты где был?
– У Ивера.
