– С пишмашинкой?
– Его отец починил ее. Там рычажки с буквами заклинило.
– Надеюсь, он был не пьяный?
– Нет. В полном порядке.
– Тогда ладно.
Мы стояли в Яме и вроде как не могли сдвинуться с места.
– А правда, что у Ивера есть брат? – спросил я.
– Правда.
– И где он?
– Нам это знать не обязательно.
В конце концов мы стали подниматься по склону. Мама шла все медленнее, а потом вообще остановилась. Как бы прислонилась к свету, и только он не давал ей упасть.
– Возможно, папа этим летом вообще не сумеет сюда приехать, – сказала она.
– Он должен остаться в больнице?
Мама только кивнула, – казалось, в мыслях у нее царило замешательство.
– Кстати, я встретила Лисбет. У почтовых ящиков.
– Вот как.
– Она подурнела.
– Подурнела? Что ты имеешь в виду?
– Потрепанная какая-то. А ведь была такая хорошенькая.
Я ничего не сказал. Сам видел. В Лисбет появилось что-то грубое, что-то равнодушное и неприкаянное. С прошлого года она вроде как стала старше на несколько лет. Я зашагал дальше. Мама догнала меня.
– Надеюсь, ты не ввязался во что-то, о чем пожалеешь, – сказала она.
– С какой стати? В смысле, зачем я стану делать то, о чем пожалею?
– Это очень легко.
– Что легко?
– Делать то, о чем пожалеешь.
– Насчет этого можешь не беспокоиться.
– Все равно я беспокоюсь.
– Почему? Ведь беспокоиться совершенно не из-за чего?
– Потому что мне положено беспокоиться.
Я открыл маме калитку, а она вдруг улыбнулась:
– Вдобавок незачем было ходить на Сигнал, чтобы починить машинку. Я вполне бы справилась.
– Здорово.
– Чтоб ты знал! – Больше мама ничего не сказала.
Когда мы пообедали и перемыли посуду – я вытирал и был в этом деле виртуозом, вытирал быстрее, чем мама успевала мыть, так что она все время отставала, изо всех сил старалась мыть быстрее и твердила, что я должен вытирать как следует, будто я не вытирал как следует, – вообще-то, она почти всегда твердила, что я должен все делать как следует, ведь в противном случае рано или поздно придется расплачиваться, – но, вообще, я хотел сказать, что, когда мы пообедали, перемыли, вытерли и убрали посуду на место, мама предложила поиграть в «Эрудит». Я бы предпочел тихонько уйти к себе, поработать над стихотворением, которое по-прежнему оставалось только заголовком. А время поджимало. Но мне не хотелось и разочаровывать маму. В этом плане я был молодец, хотя считал до невозможности ниже своего достоинства прибегать к подобным выражениям, в таком случае, наверно, давно бы напечатал стихи в «Женщинах и нарядах», в смысле, сложил деревянные кубики с буквами, а это отнюдь не мой стиль. Я глубоко вздохнул и сказал: ладно, раз тебе непременно хочется поиграть в «Эрудит», давай, вздохнул еще раз, просто чтобы мама поняла, что я милостиво соглашаюсь только из любви к ней, поскольку играть ей больше не с кем. Но когда начнем играть, я ей покажу, кто тут командует буквами, чернильными, деревянными, песчаными или свинцовыми.
Мы уселись на балконе, разложили игру и начали. Пусть никто не думает, будто я помню все слова, какие мы выкладывали, в моей черепушке и без того нет места, она давно переполнена, а запасного выхода нет и в помине. Но все ж таки я помню, что выложил слово вечер, очков немного, но слово хорошее: вечер – это и конец дня или жизни, и часть последовательности, так я понимаю. И сейчас вечер был именно такой, с легкими, спокойными тенями, протянувшимися в траве. Я на этом не остановлюсь. Буду продолжать. Мама выложила выемка и заработала кругленькую сумму, вдобавок за «ы» полагалось вдвое больше очков. У меня ряд вышел плохой, шесть согласных и одно «и». Мама наклонилась над столом:
– Можешь выложить лик под выемкой, тогда будет два слова.
А в этом тоже есть смысл? Что выемка, то бишь вмятина, стоит посреди доски, как тычок по морде? Мама знала больше, чем я думал? Давно приметила мои вмятины? Может, заметила их, еще когда я родился на свет в женской клинике на Юсефинес-гате, вперед ногами, готовый сию же минуту смыться?
– Не встревай.
Но у меня в запасе было еще и «ф», поэтому я подложил фри к маминому «к», так что получилось фрик. Мама изумилась и не могла смолчать:
– Фрик? Такого слова нет.
– Есть. Вот оно. Фрик.
– И что это означает?
– Модный чувак.
– Чувак?
– Забудь. Восемнадцать очков.
– Было бы больше, если б ты выложил лик.
– Я выкладываю те слова, какие хочу. Согласна?
– Как хочешь.
– Вот именно. Как я хочу.
Примерно так продолжалось дальше. Мы выкладывали буквы до захода солнца. Слова разбегались по доске. Мама сумела разделаться с «э» в слове «эгрет». Мама лидировала. Я сражался с «й». Оно жгло меня изнутри. Потерял я хватку. Подо лбом чесалось. Я снова ушел в свой мир. Мама вернула меня к реальности:
– К тебе пришли.
Я медленно обернулся. Хайди.
– Привет, – сказала она.
– Привет. Привет.
– Я помешала?
Мама встала, подошла к ней:
– Конечно же нет. Значит, ты и есть Хайди?
– Да. Хайди Алм. Я тут на каникулах, у Лисбет.
– Очень хорошо, что ты зашла. Сыграешь с нами?
Девочка по имени Хайди Алм охотно согласилась. Мама и Хайди Алм играли в команде. Откуда маме известно, что Хайди Алм зовут Хайди? Я никогда не упоминал ее имя. Наверно, Тетушки, стоя в городе у окна, вооружились подсвечниками и передали морзянкой: Х-а-й-д-и. Она смотрела на меня и улыбалась. Кожа золотистая. Волосы падают на плечи. Какое-то украшение в ямочке на шее. Ногти на трех пальцах покрыты лаком. Я забыл все слова, смутился и растерялся. Только бы все это кончилось. Ну почему я так смутился? Устыдился родной мамы? Она правильно сказала, что я стыжусь? Тут-то до меня и дошло, именно в эту минуту, что я человек несвободный. У меня нет собственной воли. Я во власти судьбы.
– Твоя очередь, канительщик, – сказала мама.
Как они смеялись. Как смеялись над канительщиком. Я пытался совладать со своими буквами. Мог бы выложить хава, банан, буфера, мог бы выложить по горизонтали и вертикали целое стихотворение, черт, пропади все пропадом. Мог бы выложить соска! Выложил сыр. Из всех слов, существующих в языке, не нашел ничего интереснее заурядного сыр. Мама и Хайди Алм мигом смекнули, что к чему, добавили к моему «с» оты и получили соты с плюсовым очком. Как я уже сказал, пора кончать. И в конце концов мы закончили. Мама и Хайди победили с большим преимуществом, но, если поделить сумму их очков пополам, что вполне логично, мы оказались бы на равных, но я ничего не сказал, не хотел выглядеть жалким неудачником, я и так им был, – мало того, я и хорошим победителем не был. Надеялся только, что мама не спросит, не хотим ли мы поужинать.
