Капитану Ахаву дулжно остерегаться капитана Ахава.
В тот вечер 20 июля, летом 1969-го, до этого было еще далеко, вообще невозможно было даже подумать о продолжении. Мы просто стояли каждый сам по себе, прикованные к траве и тишине. Лисбет нарушила тишину:
– Черт, теперь папа наверняка узнает, что я устроила вечеринку!
Я повернулся к Хайди:
– Пожалуй, пойду за товарищем.
Хайди кивнула, и мне бы, пожалуй, следовало порадоваться, но я вовсе не радовался, я хотел, чтобы она воскликнула «нет!», пошла со мной или я пошел за ней, пошел куда угодно, потому-то я снова повторил ту же фразу, словно эти безнадежные слова могли изменить уже случившееся:
– Пожалуй, пойду за товарищем.
– Иди.
Разве она не могла с тем же успехом сказать «не ходи»? Но сказала «иди», ни больше ни меньше, «иди». И я пошел следом за Ивером Малтом, хотя, разумеется, опять-таки слишком поздно. Все было слишком поздно. Однако я надеялся, что все может стать как раньше. Как раньше? Я даже не помнил, как оно было. Меня догнал автомобиль, остановился. Ленсман опустил стекло.
– Ты слышал стрельбу поблизости? – спросил он.
– Какую стрельбу?
– Гулликсен со Стрелки позвонила, утверждает, что слыхала выстрел.
Старая карга, подумал я. Черт бы ее побрал. Всегда впереди всех, хоть я ее и исключил.
– Ну да.
– Ты пострадал?
– Нет. С какой стати?
Ленсман открыл дверцу и тихо-спокойно втащил меня в машину:
– Что ж, надо нам с тобой побеседовать. Признаёшь, что стрельба была? Только попробуй соврать, заработаешь большие неприятности. Понятно?
Я, как мог правдиво, рассказал, что произошло. Звучал рассказ бессвязно и неправдоподобно. Я и сам слышал. Когда я закончил, ленсман прислонился к рулю:
– Генри? Это кто ж такой?
– Брат Ивера Малта. То есть наполовину брат.
– Немецкий ублюдок? Он тут в гостях?
– Нет.
Ленсман взял меня за плечо, встряхнул:
– Нет? Что ты мне голову морочишь?
– Он все время был тут. В земляном погребе.
Лансман разжал руку:
– Господи!
– Он в нас не целился.
Ленсман проехал последний отрезок пути, остановился у навеса автобусной остановки, заглушил мотор.
– Это важно, парень. Когда они уходили, ружье было у отца?
– Да. Но незаряженное. Он вынул патрон.
– Жди в машине. Ясно?
Ленсман скрылся в дебрях на Сигнале. Я не смог ждать. Пошел за ним. Спрятаться здесь было нетрудно. Я видел, как он прошагал к бараку, окна которого были освещены. Остановился чуть поодаль. Крикнул:
– Малт!
Немного погодя дверь открылась, в тусклом свете на пороге появился отец.
– Ты знаешь, почему я здесь, Малт?
– Да.
– Где твое ружье?
– В мастерской, на стене висит.
Ленсман кивнул на запертый погреб:
– Там кто-то есть, Малт? Ты кого-то прячешь в погребе?
– Уже нет, ленсман, – ответил отец.
Я увидел, как они появились у него за спиной – Ивер, мать и Генри. Прямо будто семья, счастливая, обыкновенная семья. Может, так и было, впервые, в этот единственный миг, когда все открылось. А когда отвернулся и пошел прочь, я услышал голос Ивера:
– Они прилунились.
19
Я потихоньку пошел домой. Старался идти так медленно, что вполне мог повернуть обратно. Но возвращаться было нй к чему. Генри надо было прицелиться и пальнуть в меня, не прямо в сердце или между глаз, а в ногу, ему попросту надо было прицелиться мне в правую ногу, в эту назойливую, навязчивую ногу, которую я поневоле таскал с собой, и разнести ее в клочья – пальцы, свод, пятку, подошву, вот было бы здорово, классная ножная ванна, я бы наконец отделался от этих мерзких напоминаний. Вдобавок все бы меня жалели, в том числе и Хайди, и я получил бы возможность проявить доброту, простив Генри и сказав, что это несчастный случай, нечаянность, что бы там ни думал отец Лисбет, помощник судьи. Кроме того, мне бы не пришлось дожидаться старости, чтобы ходить с тростью.
Я остановился на дне Ямы и пришел к выводу, что изменить меня могут лишь несчастья и преступления.
Мама сидела на балконе, укутанная в плед. От калитки я смотрел на нее. Уже шпионил, только не знал пока, какие секреты раскрою или о каких умолчу. Радиоприемник, который она вынесла на балкон, стоял выключенный. Тонкие колечки дыма поднимались из пепельницы. Мама что-то писала в желтом блокнотике и казалась увлеченной, в своем собственном мире, в одном из великого множества миров, существующих вокруг нас, в нас, между нами. Я вспомнил другую фразу из «Моби Дика», из «Классиков в картинках», произносит ее Гроб, хозяин гостиницы в Нью-Бедфорде, штат Массачусетс: Разве в нашем мире не слишком много голов? Потом мама наконец заметила меня, сунула блокнотик в карман передника и помахала рукой. Я поднялся к ней.
– Прилунились они, – сказала она.
– Знаю.
– Подумать только. Высадились на Луну. Не хочешь присесть? Я сделаю бутерброды. Проголодался?
– Лучше пойду прилягу.
– Ивер приходил, спрашивал тебя.
– Что ты ему сказала?
– Что ты у Лисбет, что же еще? Хоть мне и не по душе, что ты там бываешь. Он приходил туда?
– Забегал ненадолго.
– Вы тоже слыхали фейерверк?
– Фейерверк? Нет.
– Я ничего не видела, но слышала один сильный хлопок. Вон оттуда. Кстати, что у тебя с рукой? Дай посмотрю.
Я отпрянул:
– Ничего страшного. Кошка Лисбет оцарапала.
– Что-то случилось? Что-то не в порядке?
Я глубоко вздохнул. Во мне не хватало места для всего. Слишком уж много навалилось. Я переливался через край. Надо от чего-нибудь отделаться. Я мог бы сказать, что Генри, брат, то есть полубрат Ивера Малта, треклятый немецкий ублюдок, бедняга-ублюдок, целился, стрелял и задел меня у виска, или прямо возле сердца, или еще лучше, что он, Генри, целился в себя, сунул дуло в рот и спустил курок. Вот было бы здорово. Финал получше упомянутых царапин, этих медленных царапин, от которых мне опять же не отделаться.
– Как там папа?
Мама засмеялась, коротко и удивленно:
– Как папа? Ты же знаешь. Так зачем спрашивать.
– Нет. Не знаю.
– Он покалечил ногу. Это тебе хорошо известно.
– Покалечил? Теперь, значит, покалечил? Неделю назад нога была сломана. А еще раньше речь шла лишь о том, что повреждена стопа!
