Я боюсь сказать «нет», а потом тут же сказать «да».
– Не знаю, – говорю я, – вообще я всегда хорошо учился…
– Господи… – вздыхает Кира.
Я обижаюсь, но не показываю виду. Иначе она скажет: «Никогда не страдай при женщине. Вот придешь домой и страдай сколько хочешь».
Она злится и срывает на мне злость за то, что я – не тот, кто ей нужен. Ей нужен совершенно другой человек, а вместо него я. Со мной ей плохо, но без меня еще хуже. Без меня ей некому будет показывать свою злость и не на ком ее срывать. У нее просто лопнет сердце.
Мы едем за город. Это называется у нас «по огородам». От основного шоссе идет бетонная дорога, по которой никто не ездит и не ходит. Куда она ведет? Откуда она возникла?
– Тебе надо родить, – советую я.
– От кого?
– От меня.
– Я не хочу от тебя. Ты некрасивый.
– Маленький я был очень хорошенький. Хочешь, карточку покажу?
Мы съезжаем с бетонной дороги и несемся куда-то по кочкам, мимо избушек с курами и гусями. Высокий человек в серой кепке провожает нас глазами. Он видит, что нам весело, и ему хочется вместе с нами.
Здесь я даю ей в руки руль и учу ее водить машину. Я учу ее уже два месяца, и она обнаруживает явные способности.
Кира не собирается водить машину, и мое обучение не имеет никакой практической пользы. Просто она выходит ко мне из своей жизни в растерянности, в раздрызгах, а я ее собираю. Я даю ей в руки руль, переключаю ее внимание на движение, на скорость, на повороты, и она забывает обо всем остальном. Она крепко держит руль, глаза ее горят, она похожа на девочку, играющую в лапту. Я люблю ее вместе с ее никчемностью и хамством. Я могу отвезти ее на самое синее море и научить водным лыжам. Я могу отдышать ее, как замерзшую птицу, и в ней не будет больше хамства отчаяния, а будет корректность человека, уверенного в своем завтрашнем дне. Я говорю:
– Выходи за меня замуж.
– Но я не люблю тебя.
Я знаю: она любит другого. Для меня это не новость, и все равно я чувствую, будто мне в грудь положили холодный брусок.
Кира смотрит на меня, и ей меня жаль.
– Ты понимаешь… Я люблю твое ко мне отношение, но то, что у нас с тобой, это совсем не то.
– Ну да… я понимаю… Но почему вы с ним не поженитесь?
– Потому что он непорядочный человек. В нем нет стремления к порядку. Он предпочитает тотальный хаос отношений.
– Зачем же любить непорядочного человека?
– Он, конечно, бывает низок, как свинья. Но зато он бывает высок, как никто. Я знаю его звездные часы. Это звездный человек. Ты рядом с ним все равно что губная гармошка в сравнении с органом.
Я запираю машину, и мы идем в лес.
Какая красивая осень – прохладная и строгая. Березы нежные, ели значительные. Я углублен в себя и не замечаю этой красоты, но она проникает через глаза, через уши независимо от меня и наполняет тишиной и смирением.
Кира останавливается и смотрит мне в лицо.
– Хочешь, я выйду за тебя замуж?
Я молчу, ожидая подвоха.
– Убей его, – серьезно говорит Кира.
Я вижу, что она не шутит.
– Не могу, – говорю я, тоже серьезно. – С какой стати?
– Ты любишь меня?
– Да.
– Во имя любви.
– Ты считаешь, этого достаточно?
– Сто лет назад этого было вполне достаточно.
– Но он мне ничего не сделал.
– Он иссушил мою душу. Это тоже преступление.
– Попроси кого-нибудь другого, – предлагаю я.
– Другого у меня нет. Только ты.
Такая преданность меня тронула. Я колебался.
– А где я возьму ружье?
– У милиционера, у охотника, в тире – тысяча мест.
Я задумался, глядя сквозь березовые стволы.
– Меня посадят в тюрьму… – торгуюсь я.
– Я приеду к тебе в Сибирь.
– Ты? В Сибирь? – усомнился я.
– А что? Там мало людей и много свежего воздуха.
Я представил себя и Киру в высоких валенках. Мы идем по сугробам, вязнем на каждом шагу, и это нам смешно.
– Ну?
Кира смотрит мне в самые зрачки, как бы подталкивая своим «ну» мою нерешительность.
– Ладно, – вяло соглашаюсь я, поскольку не умею отказывать, когда меня о чем-то просят.
Сработала гипертрофия обратной связи. Хотя, если разобраться, любовь – это и есть та самая гипертрофия, когда интересы другой стороны становятся выше, чем свои.
Мой приятель Гарик говорит обо мне, что я – бассейн на Кропоткинской, который отапливает вселенную.
Гарик, кстати, тоже обладает энергией, способной обогревать вселенную, но топит он за деньги или за обратные услуги. Его жизненная система формируется так: «Я – тебе, ты – мне». В сущности, это удобно и справедливо.
Гарик – гений доставания. Он может достать все, что угодно: югославскую кухню «Катарина», швейную машинку «Веритас», московскую прописку, птичье молоко, живую воду, и если бы Руслану понадобилась Людмила, то ему не пришлось бы лететь по небу за Черномором, рисковать, держась за бороду. Гарик привез бы Людмилу на такси, по указанному адресу и к назначенному сроку. За деньги или за ответную услугу.
Я попросил Гарика достать мне огнестрельное оружие. Гарик сказал, что от него много грохоту, и достал мне цианистый калий по большому блату.
Мы вышли на кухню. Гарик стал отсыпать пол чайной ложки в чисто промытую баночку из-под вазелина. По внешнему виду цианистый калий походил на мелко толченный антрацит. Острые кристаллики отливали коричневым и поблескивали.
– А это не марганцовка? – усомнился я.
– Не пробовал, – сказал Гарик.
– А как проверить?
– Никак.
«В самом деле, – подумал я, – кто будет проверять. Даже если пятьдесят процентов риска, то это тоже очень высокий процент».
– А сколько с тебя взяли?
Я попробовал проверить по цене. Марганцовка стоит одиннадцать копеек. Могли, правда, запросить в десятикратном размере, учитывая дефицит, но и тогда получилось бы только рубль десять.
– Нисколько, – сказал Гарик. – Услуга за услугу.
– А какая услуга?
– Билеты в театр.
– Но это же неравноценно…
– Неизвестно, – заметил Гарик. – Тут спектакль и там…
– А я тебе что должен?
– Будешь переводить мою переписку.
– С кем? – испугался я.
