Джон сказал:
— Все готово, парни. Дело не ждет.
— Вот так, — вяло произнес Вася. — Я не договорил, а уже и пора прощаться. Подведем итоги, земляк. Мои выводы: надо бороться. Преступления капитала нуждаются хотя бы в каком-то возмездии… Кстати, табачные компании — это же, бля, реальные торговцы смертью! — Он загасил окурок о плинтус. — Их всех взорвать надо, а мы всего-то какой-то контейнер с сигаретами упираем, даже неловко… Кроме того, я понял одно: нигде серьезных денег честно не заработать…
Джон, терпеливо выслушивающий речь на языке своих славянских предков, раздраженно кашлянул.
— Окей, босс, — кивнул ему Вася. — Я готов заняться животрепещущей конкретикой, но у меня твердое условие: никаких телесных повреждений! Здоровье здесь стоит дорого. А его лечение — изнасилование в извращенной форме. Таким образом, рулим по интеллигентной легенде: вы угрожали мне оружием, а я отбивался от вас цитатами из гостиничной библии…
Через полчаса, Вася, прилежно обмотанный клейкой матерчатой лентой, лежал на ковровом покрытии пола, а Джон выводил со стоянки тяжелый грузовик. Серегин двигался на легковушке в кильватере похищенной грузовой машины.
Мексиканцы, принявшие в отстойнике желанный груз, рассчитались с ними сполна, тем более, Джон уверил их в повторении подобной акции на следующей неделе и даже взял под нее залог в десять тысяч долларов. Поскольку возвращения в Нью-Йорк в ближайшие годы не предполагалось, мести обманутых мачо он не опасался, забыв об их существовании через мгновение после умещения безвозвратного аванса в карман. Обмен товара на деньги страховал Серегин, в любой момент готовый выхватить из-за пояса пистолет, находящийся на боевом взводе. Несмотря на внешнюю миролюбивость мексиканцев, в деловых взаимоотношениях с ними Джон, помимо личного обаяния полагал нелишней и обаяние силовой поддержки.
— А вот теперь, — сказал он Серегину, усаживаясь в машину, — нам надо увеличить свой капитал. И я знаю, что следует для этого сделать.
— И что же? — с опаской спросил Олег.
— Мы едем в Атлантик-сити, — последовал твердый ответ. — В казино.
— Что?!.
— Ты еще не понимаешь, с кем имеешь дело! Я знаю систему… Абсолютно беспроигрышную. Естественно, мы не разорим их дочиста, в этой шараге заправляют опытные итальянские сволочи… Но мы отрежем по кусочку от их жирных задниц! Со своим другом Джоном ты не пропадешь никогда! Кстати, вот твои пять тысяч за труды и за помощь.
— Всего-то? — спросил Серегин.
— А что ты сделал? — спросил Джон. — Составил мне компанию и поскучал с пистолетом возле гаража? Кроме того, я покупаю тебе документы за свой личный счет, хотя и в долг… Но — без процентов. Не говорю про текущие расходы. С ними мы разберемся позже… Оцени и то, что ставлю тебя своими руками на настоящий американский путь. Ты каждый день набираешься знаний и опыта. И эти пять тысяч — неслыханная щедрость с моей стороны, признай это, не будь свиньей.
КИРЬЯН КИЗЬЯКОВ. 20-Й ВЕК. 50-Е ГОДЫ
Летом Кирьян приехал в деревню навестить мать и отца, застав в родных местах большие и неприятные ему перемены. В безмятежный простор и в тихую благость знакомой местности вклинилась стройка деревообрабатывающего завода, расширилась зона, обрастая хозяйственными и производственными бараками, изуродовались таежные дорожки колеями, выдавленными шинами лесогрузов, валялось по обочинам ржавое железо и рваные покрышки вперемешку с почернелым упаковочным картоном, обрывками троса и битым стеклом. И уже шагали к новому форпосту социалистической цивилизации, блестя холодно и властно, как взоры конвойных стражей, возвышающиеся над тайгой мачты высоковольтной линии.
Обнялся с матерью, ткнулся лицом в охвативший ее голову белый чистый платок с полынным запахом, приметил с тоской седину в выбившейся из-под батистовой материи пряди, сеть упорных морщинок, пробивающихся над верхней губой и под глазами — явно и пугающе тускневшими… А отец, напротив, раздобрел, округлел животом, пожирнел шеей, излучая собой довольство, уверенность и добродушие человека, крепко стоящего на своей стезе в этой жизни.
Увидев серебряный крестик с продетой в петлю бечевой на груди сына, не сказал ничего, лишь переглянулся с матерью, и та кивнула — сурово и одобрительно. В расспросы не вдавались.
В предчувствии долгой и тягостной зимы, посвященной учебе, Кирьян особенно остро ощущал простор и свободу родных мест, в очередной раз оставляемых им ради неведомого будущего, путь в которое открывала бумажка о техническом среднем образовании. Цена бумажки — однообразие монотонных будней, унылость общаги и неприветливость мрачного городишки с его нелюдимыми обитателями, забивающимися зимой в свои норы, как древоточцы под кору. Единственная отрада — Даша… Ради нее он был готов претерпеть все.
Перед отъездом отец решил устроить ему небольшой праздник, сводив на охоту в свои тайные, богатые дичью угодья.
Весь вечер накануне чистили ружья, рубили свинец и катали дробь.
Пройдя ложбиной до отрога ближайшей сопки, отец обернулся, сказал:
— Охота — потом. Куда сейчас веду, путь запоминай крепко, а примет его много, моими трудами смастеренных. Валун видишь? Вот царапина — направление… Теперь изгибом идем, в кедрач…
— Так куда идем-то? — не выдержал Кирьян.
— Не столько куда, сколько зачем, — последовал ответ. — Затем, сынок дорогой, что час твой настал… И — ох, как часа того я ждал! Все поймешь скоро… К закату с дорогой управимся.
Шли долго и тяжко. Прошли границу известных Кирьяну буреломов и сгоревшей тайги. Дальше обогнули широкое и длинное, как ров, грозное в своей многовековой замшелости, болото. Места здесь были уже заповедные и гиблые, никто из местных сюда и носа не казал, а пропадали в этих дебрях многие. Поговаривали, что целая группа геологов сгинула еще до войны бесследно, а посланная за ними подмога вернулась измочаленная и перепуганная — все компасы у нее отказали, хорошо, обратно по солнцу и звездам выбрались. А ночами августовскими — холодными и прозрачными, дрожали над таинственной далью этих мест неясные голубые всполохи, извергаясь порой ввысь из земли ломкими молниями, тут же истаивавшими в темени таежных небес.
К утру, после безмолвной ночевки, вышли на высокий берег узкой и стремительной реки, несший своей зеленый прозрачный поток в разломе выветрившихся высоких сопок с бесчисленными дырами ласточкиных гнезд. В воздухе, от чистоты которого ныли легкие, висел хлопотливый птичий гомон и ровный шум несущегося водного потока, клокочущего на вершинах каменных глыб, выпирающих из стремнины.
Расстелив палатку, прилегли, оглушенные мощной и дикой красотой потаенного, чуждого человеческой суете и неге, одинокого и гордого мира.
Отец, скрестив ноги, опершись на локоть, лежал, покусывая нежный стебель подвернувшейся под руку травинки.
— Ну? — вопросил, не оборачиваясь к Кирьяну. — Как тебе тут? После городских-то пейзажей?
