Через десять минут я пулей вылетела с площади Кастелларе, сидя на заднем сиденье красно-черного скутера. Пеппо Толомеи усадил меня на скутер с галантностью фокусника, помогающего своей прелестной молодой ассистентке забраться в ящик, который он намерен распилить пополам, и как только я крепко ухватила его за подтяжки, мы вылетели через узкий крытый проход, чудом никого не сбив.
Пеппо решил немедленно запереть музей и познакомить меня со своей женой Пией и всеми, кто окажется дома. Я с радостью приняла приглашение, полагая, что он живет где-нибудь за углом. Но когда мы пролетели по улице Корсомимо палаццо Толомеи, я поняла, что ошиблась.
- Далеко еще? - проорала я на ухо водителю.
- Нет-нет-нет! - ответил Пеппо, едва разминувшись с мужчиной, катившим старика в инвалидном кресле. - Не волнуйся, всех созовем и как следует отметим воссоединение семьи.
Возбужденный, взволнованный, он с жаром принялся описывать мне родственников, с которыми я скоро познакомлюсь, хотя я едва слышала его сквозь ветер. Он настолько увлекся, что даже не заметил, как, проезжая палаццо Салимбени, мы заставили не то что расступиться, а отскочить в сторону группу охранников.
- Bay! - воскликнула я, прикидывая, понимает ли Пеппо, что семейную пирушку нам, возможно, придется устраивать в каталажке. Но охранники не сделали попытки нас задержать, лишь проводили тяжелым взглядом, словно собаки на коротком поводке пушистую белку, нагло переходящую дорогу.
Один из них был крестник Евы-Марии, Алессандро, и я почти уверена - он меня узнал, потому что дважды посмотрел на мои заметно удлинившиеся ноги, видимо, гадая, куда подевались шлепанцы.
- Пеппо! - крикнула я, дернув кузена за подтяжки. - Я не хочу попасть в тюрьму!
- Не волнуйся. - Старик свернул за угол и прибавил скорость. - Я езжу слишком быстро для полиции.
Через несколько секунд мы вылетели в старинные городские ворота, как пудель в обруч, и попали прямо в жаркие объятия чудесного, спелого тосканского лета.
Разглядывая окружающий пейзаж из-за плеча Пеппо, я очень хотела испытать что-то похожее на возвращение домой или хоть почувствовать что-нибудь смутно знакомое, но все вокруг меня казалось новым: теплые волны запахов трав и пряностей, лениво перекатывающиеся пологие холмы и даже незнакомая нотка в одеколоне Пеппо, абсурдно привлекательная, учитывая обстоятельства.
Впрочем, много ли мы помним о первых трех годах жизни? Иногда мне удавалось вызвать воспоминание, как я обнимаю чьи-то голые ноги, явно не принадлежавшие тетке Роуз, а еще мы с Дженис хорошо помнили большую стеклянную вазу, полную винных пробок, но трудно было сказать, где все это происходило. Когда мы принимались вспоминать раннее детство, всякий раз возникала путаница.
- Сто процентов, шаткий ломберный столик был в Тоскане, - настаивала Дженис. - Где еще ему быть? У тетки никогда ничего подобного не водилось.
- Тогда как объяснить, - возражала я, - что именно Умберто тебя отшлепал, когда ты этот столик опрокинула?
Этого Дженис объяснить не могла и неохотно бурчала:
- Значит, это был кто-то другой. В два года мужчины еще кажутся одинаковыми. - И фыркала: - Черт, да, по мне, они до сих пор на одно лицо!
В юности я часто фантазировала о возвращении в Сиену и внезапном озарении, когда вспомню все о своем детстве. Но оказавшись здесь, бродя по узким улочкам и ничего не узнавая, я начала опасаться, что жизнь вдали от родных мест высушила важную часть моей души.
Пия и Пеппо Толомеи жили на ферме в маленькой долине, окруженной виноградниками и оливковыми рощами. Невысокие холмы обету пал и усадьбу со всех сторон, и прелесть мирного уединения с успехом возмещала отсутствие видов. Дом отнюдь не блистал роскошью: из трещин в желтых стенах росли сорняки, зеленые ставни нуждались в более серьезном ремонте, чем подкраска, черепичная крыша грозила обвалиться не то что от грозы, но даже от очередного чиха обитателей дома, но ползучие виноградные лозы и с умом расставленные цветочные горшки хорошо маскировали упадок и разрушение и делали усадьбу очаровательной.
Поставив скутер и подхватив костыль, прислоненный к стене, Пеппо повел меня прямо в сад. Там, в тени дома, на табурете сидела его жена Пия в окружении своих внуков и правнуков, как не имеющая возраста богиня плодородия в окружении нимф, и учила их плести косы из свежего чеснока. Пеппо лишь с пятой попытки удалось ей объяснить, кто я и почему он меня привел, но когда Пия все же осмелилась поверить своим ушам, она втиснула ступни в шлепанцы, встала с помощью своей свиты и заключила меня в слезные объятия.
- Джульетта! - воскликнула она, прижав меня к груди и одновременно целуя в лоб. - Che meraviglia! Это чудо!
Ее радость казалась такой искренней, что мне стало стыдно. Утром я пришла в Музей Совы вовсе не в поисках давно потерянных крестных - я и представить не могла, что у меня есть крестные, которые будут счастливы видеть меня живой и здоровой. Я была невероятно растрогана их неподдельной радостью и вдруг поняла, что до сих пор мне еще нигде не были по-настоящему рады, даже дома. По крайней мере, когда рядом ошивалась Дженис.
Через час дом и сад наполнились людьми и провизией, словно вся толпа ожидала за углом - местная деликатность - повода чего-нибудь отпраздновать. Были тут и родственники, и друзья, и соседи Пии и Пеппо, и все в один голос заявляли, что хорошо знали моих родителей и гадали, что же случилось с их дочками-близняшками. Никто не сказал напрямую, но я догадалась, что тетка Роуз налетела коршуном и забрала Дженис и меня против желания остальных Толомеи (дядя Джим имел связи в Госдепартаменте), и мы бесследно исчезли, к огромному огорчению Пии и Пеппо, наших, как ни крути, крестных родителей.
- Но это все в прошлом! - повторял Пеппо, похлопывая меня по спине. - Теперь ты здесь, и мы можем, наконец, поговорить.
Трудно было решить, с чего начинать: столько вопросов ждало ответа, столько лет - отчета, плюс нужно было как-то объяснить отсутствие моей сестрицы.
- Она занята и не смогла приехать, - соврала я, отводя глаза, - но обязательно наведается к вам в самом скором времени.
Дело усложнялось тем, что мало кто из гостей говорил по-английски, и каждый вопрос мне растолковывала третья сторона, но все держались так дружелюбно и тепло, что даже я через некоторое время немного расслабилась и стала вести себя свободнее. Пусть мы не понимали сказанного друг другом, но улыбки и кивки были красноречивее слов.
Вскоре Пия вышла на террасу с фотоальбомом и принялась показывать мне свадебные фотографии моих родителей. Не успела она открыть альбом, как вокруг нас собрались другие женщины и принялись наперебой дополнять ее рассказ и помогать переворачивать страницы.
- Вот! - Пия указала на большое парадное фото. - Твоя мама в моем венчальном платье. Какая все-таки прелестная пара!… А это твой двоюродный братик Франческо…
- Подождите! - Я попыталась удержать ее руку, но тщетно. Пия, видимо, не понимала, что я не помню отца и никогда не видела его фотографий, а единственный снимок моей матери, стоявший на рояле тетки Роуз, был сделан на школьном выпускном вечере.
