– Что ж. – Юная судомойка дернула плечиком. – Официант тоже человек и взгляды иметь может.
Она была права. Немолодой официант регулярно читал газеты «Речь» и «Новь», состоял членом своего профсоюза с самого его основания в 1902 году и еще до основных революционных московских событий неоднократно участвовал в демонстрациях, где официанты во фраках требовали введения восьмичасового рабочего дня, замены чаевых твердым окладом, отмены обязанности нести бремя по неоплаченным гостями счетам и ликвидации всяких позорных прозвищ вроде «человек», «Иван» и обращения на «ты». Впрочем, в политическом смысле он был махровым консерватором, монархистом до мозга костей и искренне считал, что святого, но простоватого царя-батюшку Николая Александровича непрерывно обманывают подлые министры-корыстолюбцы. День 9 января 1905 года, когда в Петербурге по приказу царя расстреляли рабочую демонстрацию с иконами, идущую к Зимнему дворцу, был воистину самым черным днем в его жизни. Потом для успокоения своей души он все-таки убедил себя, что царя во дворце тогда не было и ему вовремя не доложили…
Марыся пробовала все подаваемые блюда с толком, с чувством, с расстановкой. Мешал Ноздря, который после селедочки с зубровкой норовил то по плечику погладить, то за коленку подержаться. Но готова была терпеть: впечатлений масса и все нужно запомнить для дела – когда еще придется в таком месте побывать! Гришка Черный скучно напивался, не поднимая головы. Оживился лишь один раз – когда статная цыганка-певица, проходя мимо в сопровождении гитариста, остановилась и пропела куплет у их столика, огненно подмигнув Гришке и почему-то Люше. Гришка попытался сунуть ей ассигнацию, она не взяла. Гришка опять насупился. Люша, что-то вспомнив, подозвала буфетчика и попросила передать деньги артистке.
– Покрадет ведь, – буркнул Гришка.
– Ни боже мой! – уверила его Люша. – Не принято.
Сама Люша ела мало и откровенно тяготилась сидением на одном месте. Попросилась в дамскую комнату, а на обратном пути пошла бродить среди тропических зарослей зимнего сада, разглядывать рыбок и птиц. Большой осетр высунул длинную морду из бассейна.
«Бедный! – посочувствовала рыбине Люша. – Съедят тебя…»
– Американская звезда, с успехом выступавшая на Бродвее, привезла нам свое озорное искусство… Миссис Глэдис Макдауэлл! – выкрикнул распорядитель.
На небольшой сцене начала выступление густонапудренная и, по-видимому, сильно немолодая артистка с номером оригинального жанра. Она пела куплеты, приплясывала с тяжеловатой грацией и одновременно то жонглировала яблоками и апельсинами, то по кругу пускала в воздух три блюда, на которых каким-то непонятным способом держались жареные, с корочкой, самые настоящие на вид цыплята. Люша остановилась поглядеть. Потом подошла поближе, стараясь разгадать секрет непадающих цыплят. Потом присела на бортик, полускрывшись в плюще, чтобы послушать куплеты. Глэдис пела по-русски – с заметным акцентом, но вполне понятно. Толстые московские купцы, по-видимому завсегдатаи, хорошо знавшие миссис Макдауэлл, приветственно и радостно махали руками и почти в каждую паузу кидали на сцену деньги.
– Эй, Глэдис, а ты «Боже царя храни» могешь?! – вылез какой-то, особенно пьяный. – Давай, американка, за Россию, а?! – Помахал в воздухе крупной купюрой. – Самодержавие, православие, народность!!!
Глэдис слегка поклонилась, приветственно притронулась к шляпке с небольшими полями и звонко пропела:
Московское купечество —
Изломанный аршин.
Ты разве сын Отечества?
Ты просто сукин сын!
Купцы взревели. Кто от восторга, кто от возмущения. Люша тоже высунулась вперед из плюща и зааплодировала.
– Благодаря вас, благодаря… – улыбалась Глэдис и вдруг заметила Люшу.
Миг всматривалась напряженно, наморщив лоб сквозь белила и пудру, и едва ль не взвизгнула:
– Лялька?! Лялька Розанова?!!
Тяжело соскочила с эстрадки, в несколько шагов была рядом (оказалась на голову выше девочки), схватила ее за плечи, вгляделась близорукими глазами:
– Нет-нет, сорри, прости, дарлинг… Вижу, вижу теперь… А как чертовски похожа… Вот эта поза, movement…
[9]
И цвета – Ляля хоть и цыганка, но любила именно так: красное и белое… Я обозналась, глаза к старости worthless
[10]
, сорри, детка…
– А цыганка Ляля Розанова – она кто? – спросила Люша. – Вы ее знали?
– Конечно, я ее знала, – усмехнулась Глэдис. – Мы с ней, можно сказать, были girlfriends
[11]
. Насколько вообще можно дружить с этим племенем…
– А что стало с Лялей потом? – настаивала Люша.
– Потом она вышла замуж, ушла из хора… После до меня доходили слухи, что она умерла, но я не знаю, можно ли им верить… Но что тебе stories from the past
[12]
, детка?
– Я очень на нее похожа?
– Нет, теперь я вижу, что нет, – твердо ответила Глэдис. – У тебя совсем другие глаза. И кожа белее, и губы тоньше. Но вот movement, фигура, взгляд, общая повадка… Я схватила глазом, как ты стала двигаться и… I was wrong…
[13]
Люша помедлила, глядя на Глэдис Макдауэлл и как будто оценивая ее по какой-то непонятной шкале. Потом сказала:
– You are not entirely wrong. Apparently, I am the daughter of Lyalya Rozanova
[14]
.
Даже Гришка заметил какие-то изменения в Люшином облике, когда она возвратилась к столу.
– Люшка, чего? – хмуро спросил он. – Обидел тебя кто? Так нечего шляться где ни попадя да со всякой швалью базары разводить. Люди-то на свете, знаешь, разные попадаются. – Эта сентенция особенно умилительно прозвучала в устах Гришки Черного – беглого с каторги вора, вовсе не гнушавшегося при случае пролить человеческую кровь. – Сиди, как все, за столом, вон вина выпей, икрой заешь…
– Гришенька, нам бы с Марыськой сладенького чего-нибудь, – попросила Люша. – Пирожного или хоть кашки с изюмом.
– Человек! – крикнул осмелевший после зубровки и сменившей ее смирновки Гришка. – Подь сюды!
– Марыська, – наклонилась к подруге Люша, – а я теперь знаю, как моя фамилия. Люша Розанова.
– Ничего, подходяще, – снисходительно одобрила привыкшая к причудам подруги Марыся.
– Да уж покрасивше твоей, – огрызнулась Люша.
– Моя зато родовитее, – возразила Марыся и примирительно добавила: – Так ведь девушке-то это все равно – как замуж пойдешь, так и фамилия, и по сословию – все мужнино будет… А откуда ты вдруг в ресторане себе фамилию-то добыла? В артистки, что ли, решила податься?
