Увы, увы, бедный Луиджи! Цецилия помнила, как несколько лет
назад патриция Бернардино Корреро и священника Франсуа Фабрицио обезглавили за
грех мужеложства на Малой площади и тела их были преданы очищению огнем. Иногда
содомитов подвергали особо изощренной казни, заключающейся в том, что виновного
сажали в деревянную сквозную клетку, оставляя ее висеть на страшной высоте от
земли. Таким образом, любитель противоестественных наслаждений становился
объектом всеобщих оскорблений, терпел жару, холод, дождь, ветер… Патриций
Франческо де Сан-Поло попробовал бежать из клетки, даже сломал ее прутья, но
сорвался и разбился насмерть. Этот случай обсуждался потом на Совете десяти,
причем мнения членов Совета разделились. Одни требовали немедленной казни для
уличенных в содомии. Другие же утверждали, что народу необходимо еще и зрелище
позора. Сошлись на необходимости ужесточить наказание, и теперь специальный суд
по делам подозреваемых в содомии собирали каждую пятницу, и результаты его
становились общим достоянием. Вдобавок к этому каждый квартал Венеции избирал
двух людей благородного происхождения, которые должны были постоянно носить
оружие, чтобы на всяком месте убивать содомитов, где бы их ни встретили. Тем
более было странно, что секретарь Пьетро Аретино продолжал здравствовать как ни
в чем не бывало.
Наверное, с усмешкой подумала Цецилия, Луиджи обставляет
свои тайные свидания с не меньшей таинственностью, чем сатанисты – свои черные
мессы. А вот любопытно: колдовская подвязка, брошенная Аретино, – просто
безделица, забава или верный знак того, что Аретино присутствовал на черной
мессе или даже шабаше? Цецилия не сомневалась: он мог! Пьетро был жаден до еды,
питья, женщин, ненасытен до всяких развлечений, которые только мог сыскать в
жизни. Не исключено, совсем не исключено, что Аретино иногда забавляется с
Луиджи. Не этим ли объяснима та рабская преданность, которую испытывает
секретарь к своему хозяину? Однако бесспорно, что, будучи истинным воплощением
мужественности и жизненной силы, Пьетро Аретино предпочитает, конечно, женщин…
Забавно, конечно, что новую одалиску ведут к своему султану Луиджи и Цецилия,
отвергнутые любовники! Впрочем, от Цецилии не укрылся пренебрежительный взгляд,
которым Луиджи окинул съежившуюся, перепуганную Дарию. Затем мужчина и женщина
обменялись понимающими взорами… Оба подумали об одном и том же: отставка их
временная, долго не продлится!
* * *
Луиджи провел дам через мощеный дворик; потом они поднялись
во второй этаж и оказались в очаровательной комнате, завешенной розовым и
пурпурным бархатом и похожей на раковину, в которую заглянул луч заходящего
солнца. Солнце и впрямь уже садилось, и его теплые лучи позолотили мягкие
бархатные складки. Кругом на мраморных столах стояли вазы из Мурано, полные
розовых, красных и желтых роз. Цецилия знала, что Аретино поддерживает
муранских стеклоделов, ему принадлежат одна или две фабрики, он не стесняется
беззастенчиво расхваливать их продукцию в письмах к своим многочисленным
покровителям и высылать им хрупкие подарки. И сейчас она подумала, что
влюбленный Аретино, с его бесовским чутьем, пожалуй, сделал единственно
правильный выбор. Эти вазы были поистине прекрасны… и прекрасны цветы,
источавшие сложный аромат нежности и затаенного сладострастия – как и вся эта
комната, украшенная так изысканно и просто, что Цецилии захотелось прилечь на
один из турецких диванов, обтянутых золотистым, в розовых розах, шелком, и
долго-долго смотреть на картину в тяжелой золотой раме: золотисто-розовый
закат, розовое тело нагой золотоволосой женщины, раскинувшейся на багряном
шелку и небрежным движением тонкой, изящной кисти отстраняющей шаловливого
крылатого мальчика, направившего на нее свой лук… Тициан, разумеется. Они ведь
с Аретино близкие друзья.
Она так загляделась на дивное полотно, где каждый локон
красавицы, чудилось, жил своей жизнью и вздрагивал под шаловливым ветерком, что
и сама вздрогнула, когда легкий сквозняк из распахнувшейся двери возвестил, что
в комнату вошел хозяин.
На нем был алый камзол, в тон дивному убранству, и Цецилия
почти с ужасом ощутила вопиющую неуместность здесь, в этом райском уголке, трех
мрачных, облаченных в черное фигур: ее самой, Луиджи – и Дарии. Прежде всего –
Дарии!
Забыв даже откинуть капюшон, та застыла посреди комнаты
олицетворением упрека и отчаяния, и Цецилии показалось, что сейчас эта
несчастная дурочка со всех ног кинется прочь отсюда… но этого не произошло,
потому что Аретино заговорил.
– Я благодарю за честь, которую оказали мне своим появлением
прекрасные и достойные дамы. Это большой, большой подарок! – Он поклонился
Цецилии, потом Дарии – и улыбнулся ей, пытаясь заглянуть под капюшон: –
Соблаговолите преподнести мне еще один дар, синьорина: откройте ваше лицо.
Аромат этих цветов желает коснуться ваших уст, столь же свежих и нежных, но во
сто крат более сладостных. – Он вынул из вазы цветок и провел им по своим
губам.
У Цецилии подогнулись колени. Этот жест так много значил на
языке нежной страсти, но он был обращен не к ней… не к ней!
Дария, однако, не шелохнулась, а Цецилия почувствовала себя
отмщенной: да ведь девчонка даже не понимает смысла таких речей! Перед кем ты
распускаешь хвост, Пьетро?
Обычно смутить Аретино было невозможно. Получив отпор, он
делал вид, что ничего не произошло, и продолжал молоть вздор с очаровательной
наглостью, которая и делала его неотразимым. Но сейчас… Цецилия изумилась,
увидев, что он замер, неловко вертя в руках розу, и трагическим взором
уставился на Дарию. Внезапное молчание длилось столь долго, что Цецилия
занервничала и решила его нарушить, но Луиджи предостерегающе свел брови, и она
прикусила язычок – как выяснилось, вовремя, ибо смущенная, испуганная Дария
наконец-то решила поднять глаза и взглянула на Аретино… именно в тот миг, когда
он резко отшвырнул розу:
– Луиджи! Убери цветы! Все до одного!
Луиджи беспрекословно взялся за ближнюю вазу, но легкий, как
вздох, шепот Дарии: «Не надо!..» – заставил его замереть.
– Нет, надо! – печально сказал Аретино. – Если вам не
нравятся эти розы, их не должно быть здесь!
– Они нравятся мне, синьор, они прекрасны! – воскликнула
Дария и, убоявшись собственной прыти, снова укрылась под защитою капюшона.
– Но вы не смотрите на них. Вы так печальны! Может быть, вам
не нравится убранство этих покоев? Только прикажите – и мы перейдем в другие!
Дария покачала головой.
– Так в чем же дело? – продолжал допытываться Аретино. – Вы
не отвечаете, не смотрите на меня. Может ли быть… неужели это мой вид внушает
вам отвращение? – Голос его дрогнул, у Цецилии дрогнуло сердце.
Дария подняла голову и поглядела в лицо человеку, голос
которого звучал так странно, так нежно, чарующе…
