А что это Джилья так старается вымести ее вон, как опасную
заразу? Она ведь спокойно терпит присутствие во дворце доброго десятка, а то и
двух десятков прежних отставных Аретинок вместе с их (и Пьетро) многочисленными
детьми! Отчего же такая «честь» Троянде? Или впрямь опасается, что в душе
Аретино оживут прежние чувства к Троянде?
На миг это предположение заставило вспыхнуть искорку
надежды, но тут же Троянда вновь усмехнулась и покачала головой. Нет. Нет… Дело
вовсе не в Аретино! Дело в самой Троянде, в ее остывшем сердце, в ее высохшей
душе. Аретино охладел к ней, да, но ведь и она разлюбила его! И Джилья, с ее
бесовским умением читать в сердцах людей, не могла этого не заметить. Ей бы
радоваться, а она беспокоится, места себе не находит. Джилья судит по себе: ее
сердце тоже свободно, чувства не туманят голову, а значит, она может хладнокровно
вертеть Аретино и извлекать из него наибольшую выгоду. Троянда любящая,
растерянная, обезумевшая ей не страшна. А вот Троянда расчетливая,
хладнокровная, мечтающая о мести… Кто-кто, а Джилья знает о ее намерениях
относительно Марко. Но только ли Марко? Такую Троянду надо обезопасить,
засунуть куда-нибудь подальше… замуж, в приют, да куда угодно! Странно, что ей
до сих пор не предложили снова уйти в монастырь!
Троянда села на постели.
В монастырь?.. Тишина, покой, клочок голубого неба в узком
окне кельи – спокойного неба, обители господа. Потупленные глаза сестер,
подавленные желания, мир в душах, покой в сердцах. Стертые ступени каменных
лестниц, ведущих в сад, где за каменной оградой небольшое кладбище, а там –
плита на могиле Гликерии, единственного человека, который любил Дашеньку… И
внезапно Троянде до боли, до слез захотелось оказаться рядом хоть с кем-то… или
чем-то, олицетворяющим любовь, заботу, нежность и доброту, – пусть это будет
всего лишь каменная плита с надписью!
Она сидела, прижав руки к груди, чувствуя, как слезы
подступают к глазам, текут по щекам, как с каждой слезой становится легче
дышать, словно с души спадает непроницаемый мрак, в который душа Троянды была
окутана с того дня, когда заподозрила, что беременна от дьявола. Кстати, она не
уронила ни слезы после этого! Пьетро, плачущий над своим мертвым ребенком,
вдруг предстал перед взором ее памяти, и Троянда жалостливо покивала этому
печальному образу, прощая его и прощаясь с ним.
Все кончено здесь! За полгода она испытала столько счастья и
горя, что другому хватило бы на целую жизнь. Вот и для ее жизни этого
достаточно. Конечно, если бы умереть… успокоиться… Но в третий раз попытаться
покончить с собой? Да Смерть тогда просто-таки расхохочется! Нет, верно, ее
удел жизнь… ну а где в жизни можно найти почти могильный покой? Только в
монастыре!
Троянда вскочила с кровати – и замерла, ожидая привычной
тупой боли, которая раздирала низ ее живота при каждом неосторожном движении.
Но боли не было, и она расценила это как счастливое предзнаменование. Бог
благословил ее решение! Конечно, он же все видит, все знает, все понимает. Он
одобряет ее – теперь.
Да, надо вернуться. Только в этом спасение. Троянда
вообразила себя во власянице; простертую на ледяных каменных плитах под статуей
распятого Христа; бичующую свое изможденное от вечного поста тело, которое
сквозит в прорехах самого жалкого рубища, – и блаженная улыбка коснулась ее
уст.
Не раздумывая, она побежала в гардеробную, удивляясь, что
так светло. В приступе религиозного экстаза решила было, что господь озаряет ей
путь, но все оказалось проще: солнце уже взошло. Так в раздумьях ночь прошла?
Ну что же, раннее утро – самое лучшее время, чтобы уйти незамеченной. В эту
пору спят все, от хозяина палаццо до последнего поваренка.
Троянда лихорадочно перебирала многочисленные наряды, частью
висящие на особых распялках, частью наваленные кое-как, частью переброшенные
через перекладину, протянувшуюся от одной стены до другой. Вдруг вспомнилось:
по-русски она называется «грядка». У матушки была такая грядка, и сколько же
там висело рубах, летников, сарафанов…
Троянда холодно улыбнулась. И это умерло в ее душе, едва
воскреснув. Хорошо же вознаградила ее мать – там, на небесах – за попытку
отомстить убийце! Разрушила ее жизнь… Ведь именно тогда и появилась эта ведьма
Джилья! А может быть, это господь ее покарал за то, что она вознамерилась
прожить другую, не свою жизнь?
Троянда резко замотала головой. Да что толку думать об этом,
что толку терзаться? Ничего, ничего, ни Россия, ни мать, ни Джилья с Аретино,
ни мертвое, недоношенное дитя не имеют к ней больше отношения!
Наконец-то она нашла то, что искала. В самом дальнем углу
валялось ее смятое, грубошерстное, черное платье, и уродливая рубаха, и
бесформенный плащ. Троянда поспешно сорвала с тела легкий, почти невесомый шелк
и переоделась, с исступленным наслаждением ощущая, как царапают тело грубые швы
и жесткая ткань. Даже затхлый монастырский запах вызывал у нее восторг.
Пышные волосы никак не умещались в капюшон. Троянда в порыве
смирения решила их остричь и не сделала этого только потому, что не нашла ни ножа,
ни ножниц. Не беда, первое, о чем она попросит мать Цецилию, – наголо снять эти
золотые нити, из-за которых она была вовлечена во грех.
Троянда неслышно пробежала по коридорам. Дверь, разумеется,
была не заперта, терраса пуста, а неподалеку покачивалась на волнах гондола.
Вот удача!
Она замахала руками. Баркайоло приблизился, помог ей сойти в
лодку, взглянул лукаво:
– О, сестра! Сколько бесов нынче потешили?
Троянда глянула исподлобья. Его бы следовало убить! Он решил
что? Что она – распутная монашка, которая бегала на свидание с весельчаком и
распутником Аретино? Да как он смел?! Впрочем, он не так уж далек от истины.
Другое дело, что это свидание затянулось на полгода…
Троянда погрузилась в мрачное молчание, силясь не показать
баркайоло, что ее одолевает страшный зуд: грубая ткань жгла, терзала кожу. А
ведь раньше Дария этого не замечала. Ничего, привыкнет. Главное, потерпеть.
И ей удалось сохранить достоинство, однако стоило очутиться
в одиночестве под высокими серыми стенами аббатства Мизерикордия, как она
задрала юбку, расстегнула ворот и принялась с наслаждением скрести ногтями
тело. Эх, зря она, конечно, не оставила себе хотя бы тонкую рубашку… Нет, нет,
прочь искушение! Троянда забарабанила в калитку, потом вспомнила про
колокольчик и позвонила. Только теперь ей стало тревожно: а вдруг мать Цецилия
не захочет принять ее обратно?..
* * *
