И преступник, входя на мост, хоть на мгновение, но
останавливается у зарешеченного окна, чтобы проститься с дневным светом, а
часто и с самой жизнью. Что ж, лучшего места для последнего вдоха всей грудью
нельзя и отыскать! Бесконечная даль лагун, залитых солнечным светом,
открывается направо – с черточкою Лидо на краю, с Сан-Джорджо-Маджоре ближе…
Гондолы скользят по лазурным каналам, несутся мимо, словно перламутром одетые
облака. Изредка мелькнет птица… а там, впереди, по направлению черного и
мрачного хода, уже тускло слезятся лампадки в руках суровых и молчаливых
тюремщиков, уже слышится пронзительный визг дверных петель, щелканье железных
замков и отдаленное, слабое позвякивание цепей…
Тюрьму Карчиери иногда называли Piombi – «Свинцовая», потому
что ее крыша была покрыта свинцовыми листами и буквально раскалялась в жаркую
пору. Но не меньшие муки ожидали узника и в подвалах Piombi.
Два человека неспешно продвигались в непроницаемой тьме
подземного коридора, слабо рассеиваемой огнем фонаря.
Столь медленно шли они не потому, что плохо различали путь,
поскольку могли идти хоть с закрытыми глазами, за долгие годы научившись видеть
в темноте. И не зрелище холодного камня, сочащегося стылыми слезами подземных
вод, не болезненные стоны, слышимые то здесь, то там, не визг цепей, не
душераздирающие вопли, вдруг проносящиеся под низкими сводами, замедляли их
путь. Нет, оба едва замечали, едва слышали все это. Если кто-то и думал, что в
могиле лучше, чем в этих подвалах, то уж никак не эти двое… Тюремщики – а парочка
относилась именно к этой разновидности человеческой породы – находили свою
работу и место этой работы вполне привлекательными. Спешить? Но куда и зачем?
Какая разница, сейчас или через час настигнет смерть того, к кому они
направляются?.. Этим двоим приходилось бывать и палачами, а потому они были
властны над своим временем. Как, впрочем, и над чужим.
Возможно, один из них и не отказался бы убыстрить шаг. Он
был младше сотоварища лет на десять и служил в Карчиери недавно, так что кровь
его еще не успела оледенеть и невольно бежала по жилам живее при мысли о том,
как молода и хороша собой узница, к которой они идут. Бедняжку ждет смерть, это
правда… но они-то останутся в живых, а значит, будет только справедливо, если
оставят себе немножко приятных воспоминаний об этой хорошенькой преступнице.
Беспокоился Паоло (так звали молодого тюремщика) лишь оттого, что Лука, его
сотоварищ, обычно считал себя вправе – по старшинству! – первым иметь дело с
женщинами, которые нет-нет да и перепадали в награду усердным служителям
правосудия. Обычно Паоло терпеливо ждал; однако сегодня особенное нетерпение
распаляло его чресла. Он робко надеялся, что, ежели Лука не торопится, значит,
не больно-то хочет позабавиться. Может быть, плоть его поостыла и для задора он
пожелает поглядеть, как исполняет свое дело молодой и горячий Паоло? Ну что же,
тот обеспечит ему зажигательное зрелище! Правда, жаль бедняжку, у которой
воспоминание о слюнявых губах и вялом отростке Луки будет последним в жизни.
Но… но ведь никто не помешает Паоло сменить напарника и еще раз утешить узницу
перед тем, как они задушат ее и вынесут тело, чтобы сбросить в канал?
Словом, мечты в голове Паоло роились самые радостные, и он
ощутил себя так, словно вдруг споткнулся – и упал на черный, осклизлый пол,
когда в камере их встретила не обезумевшая, рыдающая, готовая на все ради
продления жизни женщина, а неподвижное тело, столь же холодное, как та каменная
скамья, на которой оно лежало.
– Вот те на… – растерянно промямлил Паоло, а Лука злорадно
хихикнул:
– Что, не выйдет сегодня почесаться задарма? Понапрасну губу
раскатал?
– Будто б ты не раскатал! – огрызнулся Паоло, и Лука
сокрушенно зашмыгал носом:
– Был грех! Да, не повезло… Померла!
– Неужто померла? – испугался Паоло. – А может, в
бесчувствии? Говорят, с благородными это бывает.
– Да какая она благородная! – пренебрежительно хмыкнул Лука.
– Распутная монашка. Нашел тоже благородную!
– Распутная монашка? – изумился Паоло. – Да за что же ее
сюда одну, когда тут весь монастырь должен по лавкам сидеть, и не один
монастырь?!
– Дура потому что – вот и очутилась здесь, – пояснил Лука. –
Умные-то не попадаются! А эта, верно, спятила: мало ей показалось обыкновенных
мужиков – захотела залезть под священника!
– А что, они разве этим не балуются? – удивленно спросил
Паоло. – Я слышал, в Сан-Джорджо да и в других мужских монастырях такое
творится…
– А ей, видать, мало было своих, – терпеливо ответил Лука. –
Может, она их всех уже перепробовала, чего-нибудь свеженького захотелось.
Знаешь, на кого она покусилась? На секретаря папского посланника!
– Да что ты говоришь?! – ужаснулся Паоло. – Самого папы
римского?!
– Ага, вот именно. Сам я точно не знаю, но Марио, тот, что
прислуживает писцам, говорил, мол, посланник этот прибыл из Рима для проверки
благочестия в наших монастырях, да проверки никакой учинить не успел, потому
что секретарь его в первую же ночь затащил к себе в келью эту девку и давай из
нее бесов изгонять! Ходят слухи, будто она его всего высосала, ну и, чтоб снова
взбодрить, стегала кнутом.
– Кнутом? – взвизгнул Паоло, и Лука принужден был сурово
шикнуть на не в меру возбудившегося напарника:
– А ну, замолкни! Опасные разговоры!
– Я молчу, молчу! – жарко зашептал Паоло. – Только скажи,
что с тем секретарем сделают? Марио не рассказывал?
Марио был в своей среде важным лицом, и знакомство с ним
весьма льстило самолюбию Луки.
– Мне рассказывал, – подчеркнул он, как если бы беседы с
Марио были для него самым обычным делом. – Не повезло бедняге. Сам понимаешь,
из-за него вся эта затея с проверкой провалилась. Ну какая теперь может быть
проверка?! Посланник папы с позором отбыл в Рим, а еще раньше наши-то снарядили
туда донесение: ну и распутников, мол, вы прислали в нашу святую обитель!.. Ну
а секретаря тут оставили ответ за все держать. Посланник же столь разъярился,
что начал пить. Остановившись на постоялом дворе, он выпил сряду пять кружек
вина с водой, и кружек столь больших, что каждая могла вместить три
обыкновенные кружки. И что ты думаешь?! К вечеру того же дня помер! Кто врет,
будто от злости, кто говорит – от какой-то необычной болезни, другие клянутся,
что от воспаления горла. Как бы то ни было, наказание господне поразило его
внезапно и быстро. Да и секретарю не поздоровилось… Лишился и сана, и
бенефиций. А дальше как положено – надели рубище, дали в руки деревянное
распятие, отвели в вечную тюрьму.
– Где же? – начал озираться Паоло. – В какой камере?
