– Да не то что боюсь, а как-то так… помощником Харона себя
чувствую, понял?
– Какой еще Харон? Не знаю такого. Он откуда? Из какой
тюрьмы?
Лука хихикнул и чуть не свалился со ступеньки.
– Эх, брат… Харон – не тюремщик, а перевозчик. Перевозчик,
понял?
– Баркайоло? Или паромщик на острове Лидо?
– Вот-вот, что-то вроде баркайоло, – подтвердил Лука, сделав
еще один увесистый глоток, и Паоло отозвался не раньше, чем последовал его
примеру:
– Все равно не знаю такого.
– Да его и не может никто живой знать, – таинственно шепнул
напарник. – Он и сам с живыми не знается. А вот как помрешь, он тут как тут.
Хватает тебя и везет через канал – Ахеронт называется – в Аид.
Последнее слово показалось Паоло чем-то знакомым, но ему
довольно долго пришлось его обдумывать, пока из глубин памяти не выплыло другое
созвучие – ад. И стало как-то не по себе. Что это завел тут Лука? Еще про
спасение души начнет болтать… Конечно, пора было покончить с делом и убираться
восвояси, однако ноги никак не хотели слушаться. Тем временем Лука повернул
голову и поглядел на Паоло темными пьяными глазами.
– Ты не думай, я не спятил. Хотя и впрямь мне теперь то и
дело мерещится ладья этого перевозчика. Ведь Харон – это язычник, прибери
господь его душу грешную! Мне про него рассказывал один узник – упокой боже и
его на небесах! Бывало, приду к нему в камеру, а он посмеивается: «Ну что,
подручный Харона, не по мою ли душу явился? Когда решено меня через Стикс
перевезти?»
– Ахеронт, – уточнил памятливый Паоло. – Ты говорил, что
канал, ну, где плавает тот баркайоло, называется Ахеронт.
– Да черт ли их разберет, язычников! – с досадой отмахнулся
Лука. – Этот-то, знакомец мой, и так, и так этот канал называл. У них там еще
какая-то Лета была. «Кану, – говорил, – в Лету – и все, и не помянет никто».
Может, какой-нибудь боковой каналетто в этом ихнем Аиде, бес его знает. По его
и вышло. Мне его в воду бросить не выпало. Как-то повели его на дознание Совета
десяти, и уж очень разозлил он их там. Богохульствовать начал, или не знаю что,
только со злости нажал кто-то на пружину, у него под ногами отвалилась
секретная плита – и все. И больше я его не видел. – Лука сотворил крестное
знамение и вздохнул с тоскливым подвывом. – Однако же как прилипло это ко мне:
Харон да Харон. Спускаю их, покойников, в воду, а они как будто шепчут: «Не
спеши, греби помедленнее, Харон, ведь путь через Ахеронт безвозвратен!» А вот
если винишка выпью до того – ничего не слышу. Куда как легче работать!
– Слушай, – вдруг расчувствовался Паоло, – а давай его
помянем, знакомца твоего. Он сказал: никто не помянет, а мы за него выпьем.
По-хорошему следовало уже оказаться на полпути к пристани, к
шумной траттории, но уж больно хотелось еще отведать забористого напитка из
фляжки Луки! Тот охотно согласился. Помянули узника, а потом, когда Лука
взболтал фляжку и в ней прощально булькнуло, допили и остатки: чтоб не высохли,
спаси Христос.
И только тут Паоло наконец-то почувствовал, как тяжесть
уходит от ног, а к сердцу и голове поднимается желанное успокоение. Правда,
вино выделывало с глазами дурные шутки. Так, ему вдруг почудилось, что
ступеньки, на которых лежал длинный белый сверток, к которому они так и не
успели привязать камень, вдруг зашевелились и принялись раскачивать неподвижное
тело, а потом и подбрасывать его, перекидывая со ступеньки на ступеньку, да
так, что оно все ниже скатывалось к воде.
– Эй, поосторожнее! – прикрикнул Паоло. – Еще уроните!
– Чего там? – обернулся Лука, но ступеньки, похоже,
струхнули и послушались: притихли.
– То-то! – погрозил им Паоло и зажмурился, силясь преодолеть
новый приступ головокружения. Да… от ног ушло, в голову пришло. Она сделалась
такой тяжелой да горячей, что невыносимо тянуло прислонить ее к чему-то
прохладному – хоть бы к тем же самым ступенькам. Он так и сделал, и блаженство,
охватившее его, было таким всепоглощающим, что Паоло счастливо вздохнул… с
присвистом… всхрапнул…
– Святые апостолы! – взревел рядом Лука, и голос его
почудился Паоло грубой рукой с пальцами-крючьями, которая выдрала его из сна. –
Да где же она?!
Паоло открыл глаза. О… о! Che diavolo?!
[40] Ступеньки опять
вышли из повиновения и так разошлись, что скинули мертвое тело в канал!
Хмель исчез, будто и не было его. Незадачливые палачи
ринулись к воде и принялись вглядываться в непроницаемую глубину.
Темная вода рокотала неумолчным шепотом, и сперва Паоло
только слушал ее, не различая ничего в этой огромной пустоте, полной зыбящихся
форм. На миг почудились вдруг очертания большой черной гондолы, невесомо
скользящей по мрачным волнам, силуэт баркайоло, застывшие очертания пассажира –
в чем-то белом… в белом покрывале?! Тьфу, черт, эти разговоры о язычниках –
истинное бесовство! Паоло перекрестился разок-другой – и теперь видел только
темноту и ночь.
Мало-помалу глаза привыкли и начали различать внутреннее
движение моря: то вынырнувший гребень мелкой волны, то хребет широко
расплывшегося волнения, то гладкую поверхность спокойных глубин, то, наконец,
воронку водоворота, захватившего в себя какой-то далекий отблеск, искру, белую,
вдруг вскипевшую волну… Но это было не то, все не то!
– На дно? – робко предположил Паоло.
– Ах, если бы! – чуть не взрыдал Лука. – Но тут знаешь какое
течение? И тех, что с камнями, уволакивает, не то что… А ну как всплывет? Что
скажет начальник тюрьмы? Сразу поймет, что мы не привязали груз! И пропали мы
тогда, говорю тебе – пропали! А ну тащи фонари поближе к воде, может, увидим?
«И что ты будешь делать, если увидишь? – едва не спросил
Паоло. – Нырять, что ли, за ней, чтобы опять потом сбросить? Но я в воду не
полезу, ой нет!» Он перекрестился. Конечно, подводное течение здесь необычайно
сильное и трупы все уволакивает в открытое море, потому и выбрали это место для
«кладбища», а ну какой-нибудь упорный покойник задержался – и стоит теперь на
дне по стойке «смирно», воздев объеденные рыбами руки, готовый сцапать всякого,
кто неосторожно сунется вниз?!
– Вижу! Вижу! – заорал Лука, бросаясь по берегу. – Вон она!
Всплыла! Смотри! Да смотри же! Видишь?
Паоло так старался увидеть, что едва сам в воду не свалился.
