Троянда юркнула в подвал, за ней ловко проскользнул
худощавый Григорий. Лишь могучие плечи Васятки едва не застряли в окне, но все
обошлось, разве что рубаха треснула, зацепившись за какой-то крюк. Тоннель тоже
оказался узковат для огромного русского – ему пришлось идти боком. Вообще
двигались медленно – и из осторожности, и потому, что впотьмах Григорий
попытался было пойти впереди, но Троянда обошла его, прошептав:
– Ты не знаешь дороги.
Не только в дороге было дело! Если все-таки ход стерегут, в
любую минуту идущий первым мог напороться на меч или копье, и уж от этого
Троянда должна была уберечь Григория. Она старалась не думать, рисковала бы так
ради Васятки или нет. Но Васятка безнадежно отстал, так что о чем вообще тут
думать?
И все-таки в главном она, Троянда, оказалась права –
Цецилия, при всей своей изощренной хитрости, была на редкость беспечной
хозяйкой. Она так уверила себя, что с гибелью Троянды не осталось ни одного
человека, знающего ее тайну, что оставила ход без охраны. Теперь Троянда могла
сказать себе, что их безумное предприятие на поверку оказалось не таким уж
безумным, и что… но в этот момент впереди блеснула острая, как лезвие кинжала,
полоска света!
Все трое вжались в стены и перестали дышать. Григорий
заслонил собой Троянду: не только чтобы уберечь ее от опасности, но и прикрывая
ее белую рубаху, которая предательски светилась в темноте. Как глупо, что они
не подумали об этом раньше! Чудо, если их не заметят!
Прошло несколько томительных мгновений, однако никакого
движения в коридоре не ощутилось. Свет неподвижно мерцал, и постепенно испуг
Троянды схлынул, и до нее начало доходить, что они остановились в двух шагах от
потайной двери. И дверь… эта дверь почему-то открыта, а свет льется из кельи
искушений.
Что все это значило? Кто-то пришел проведать узника? Но
почему через тайный ход? Хотел сохранить в секрете свой визит? А может быть…
Мысль, мелькнувшая средь сонма других, была столь нелепа, что Троянда даже
рукой махнула, словно отгоняя ее. Может быть, в выжженной душе Цецилии вдруг
проклюнулся крошечный росточек жалости и она явилась к человеку, которого
хладнокровно, обдуманно обрекла на бесчестье, мучения, смерть, чтобы если и не
спасти его, то хоть отсрочить неумолимую гибель? Может быть, Цецилия тайком
принесла Гвидо съестные припасы и воду?..
Раскаявшаяся Цецилия? Милосердная Цецилия? Да такого и
представить себе нельзя! Но тем более на это стоит посмотреть.
Стиснув руку Григория в знак того, что он должен оставаться
на месте, Троянда крадучись приблизилась к двери, надеясь, что, если Гвидо или
Цецилия все же заметят ее, она как-нибудь сойдет за призрак.
Увы… не удалось! Призраки ведь молчат, а Троянда не смогла
сдержать испуганного вопля, когда увидела… увидела Цецилию, лежащую посреди
кельи, разбросав руки и выгнувшись дугой. Грудь ее окаменела в последнем
вздохе, под сердцем торчал нож, вогнанный по самую рукоять, а над Цецилией… над
Цецилией, почти касаясь ее пальцами босых ног, висел человек, уронивший голову
на грудь.
Это был Гвидо. Он висел на потолочной балке, которая была
хорошо знакома Троянде, вернее, Дарии… Но теперь веревка не оборвалась.
* * *
В тот же миг рядом оказался Григорий: прижал Троянду к себе,
а Васятка кинулся вперед, обхватил висящее тело, дернул с силой – и сорвал с
крюка. Положил на пол, провел ладонью по лицу, пытаясь закрыть незрячие глаза,
но печально отстранился:
– Уже окоченел. Поздно.
Троянда зашлась сухим, коротким рыданием и замерла,
уткнувшись в грудь Григория, – без мыслей, без чувств, сознавая и ощущая лишь
одно: поздно!
Они пришли слишком поздно: Гвидо умер, и с Цецилией уже не
поквитаться, а главное, тот порыв раскаяния, который заставил Троянду рисковать
жизнью своей и других людей и приведший ее сюда, тоже запоздал, ибо смерть
Гвидо была начертана в Книге судеб.
Она почувствовала, что рубаха Григория стала мокрой, и
поняла, что плачет, давно уже плачет, а он прижимает ее к себе все крепче,
гладя другой рукой по голове и тихо шепча:
– Не кручинься, голубка. Судьба… что ж! Бог дал, бог и взял,
ты еще молодая – найдешь свое счастье.
«Нашла уже, – подумала Троянда, вздыхая и касаясь губами его
рубахи, теплой и сырой от ее слез. – Это ты…»
Но сейчас такие мысли отдавали кощунством, поэтому она
отогнала их и, отстранившись, сказала, стараясь не глядеть в лицо Григория:
– Храни тебя бог за твою доброту. Но… пора идти.
Васятка вздохнул с явным облегчением и шагнул к потайной
двери. Григорий же не двинулся с места:
– Мы пришли за живым, но, если хочешь, унесем с собою
мертвого. Будет у тебя хоть могилка, куда поплакать придешь.
Троянда задумалась. Обратный путь по узкой темной лестнице с
этим тяжелым, громоздким телом будет тяжел, возможно, и опасен. Риск быть
схваченными увеличивается в десятки раз. Да, это так, но… Гвидо заслуживает
лучшего, чем попасть вместе с трупами бродяг неприкаянных, преступников, жалких
самоубийц в какую-нибудь общую могилу, о которой не будет знать ни одна родная,
добрая душа, или просто в море! И если эти люди сами предлагают ей помощь, она
примет ее.
Троянда кивнула:
– Мы похороним его здесь, на монастырском кладбище.
– Ночью, на кладбище?! – в ужасе выдохнул Васятка – и тут же
осекся под острым взглядом Григория.
Троянда приподняла голову Гвидо, но Григорий отстранил:
– Нет, мы сами. Только скажи, Христа ради – это кто? Почему
она тут? Кто убил ее?
Он с жалостью смотрел на Цецилию, и Троянду это нисколько не
удивило. Это для нее Цецилия – враг, предательница, уничтоженная опасность; и
все, что она испытывает при виде ее трупа, – это облегчение. Ну а Григорий
видит просто убитую женщину – еще молодую, очень красивую, смерть которой
необъяснима – тем более здесь, в этой келье.
– Наверное, он убил ее, а потом себя, – со вздохом сказала
Троянда. – Но… не знаю, откуда мне знать! И никто не знает, что здесь
случилось, кроме них двоих! – Она кивком указала на мертвых – и окаменела,
услышав тихий, безжизненный голос:
– Нет. Я знаю… я тоже знаю, что здесь произошло. Гвидо не
убивал Цецилию Феррари. Это я убил ее.
* * *
