– Очевидно, Барбарусса это знает. Почему бы не спросить у
него? – со вздохом ответила Троянда, едва сдерживая раздражение: эти слова она
произнесла за минувшие две недели раз сто, потому что столько же раз Аретино
задал свой вопрос. И она не сомневалась, что задаст в сто первый, в сто
десятый, ибо в эти дни не существовало ничего, что занимало бы его сильнее,
разве что бегство Пьерины… Однако у Аретино хватило деликатности не беседовать
о неверной любовнице, лежа в постели Троянды. Да и зачем? Она все равно была
здесь – той незримой третьей, которая не дает двоим вкусить счастья. Ну, верно,
не очень-то им его и хотелось, этого счастья! Во всяком случае, Троянде, ибо,
когда Аретино в первый же вечер после ее возвращения заявился в отведенные ей
покои, она вдруг почувствовала, что совсем охладела к нему, и едва сдержалась,
чтобы не вытолкать беднягу Пьетро за дверь! Слава богу, вовремя опомнилась,
сообразив: а вдруг, разобидевшись, Аретино не станет помогать русским? И ей
удалось смирить себя, затаить дыхание и молча ждать, пока Аретино разденется и
начнет ее ласкать. Тошнота приступами подкатывала к горлу, стоило только
вспомнить, какое у него волосатое, полное тело, как он шумно, взахлеб дышит,
как причмокивает, целуясь взасос, как забивает рот его борода и колются усы,
как богохульствует он в мгновения последнего наслаждения… Спроси у нее сейчас
господь: согласится ли она умереть наутро, если проведет эту ночь не с Аретино,
а с тем яростным русским, – она выкрикнула бы свое согласие, обливаясь слезами
восторга. Ведь тот человек – чужой, ненавидящий, отважный, презрительный,
страстный, дерзкий, нежный, грубый, восхитительный, угрюмый – каким-то
неведомым образом умудрился прибрать к рукам ее смятенное сердце, а в теле
оставил такие воспоминания, что самая мысль о другом мужчине, который будет
обладать ею, показалась Троянде непереносимой… просто смертоубийственной!
Аретино сбросил на пол халат и тяжело возлег рядом с
Трояндою. Она затаила дыхание… и вдруг странный, почти экстатический восторг
овладел ею. Захотелось, чтобы Аретино навалился на нее и начал пробиваться в
сухие глубины ее лона своим жадным естеством, причиняя боль. Захотелось, чтобы
Аретино понял, как он отвратителен, как мерзок Троянде, и возмутился этим. Она
почти с вожделением представляла, как, изнасиловав ее равнодушное тело, Пьетро
придет в ярость, изобьет ее, вымещая на ней и разочарование, и горечь своей
потери, а потом за волосы – непременно за волосы, так, что Троянда будет
кричать от боли! – потащит ее по длинным коридорам и извилистым лестницам в
самый темный, самый сырой подвал, где бросит умирать от голода и холода, а то и
вовсе столкнет в черные воды канала. И она умрет, утонет, она будет страдать –
страдать с наслаждением, зная, что своими мучениями покупает счастье Григория.
Последним вздохом, последним биением сердца она будет умолять Аретино не
нарушать данного слова, спасти отца Григория, помочь им покинуть Венецию без
помех, ну а потом… потом она с наслаждением умрет с этим русским именем на
устах и будет вечно глядеть на него с небес. А он не узнает… он никогда не
узнает, что Троянда своей жизнью выкупила жизнь его отца, счастье их семьи. Он
всегда будет вспоминать о ней с отвращением, и Прокопий, конечно, постарается
подогреть это отвращение. И только сны – только загробные сны останутся
Троянде, чтобы хоть иногда, хоть изредка встречаться с любимым, как они были
лишь однажды: глаза в глаза, сердце к сердцу, слившись всеми помыслами, всем
существом, всем естеством…
Она столь глубоко погрузилась в предвкушение своих
искупительных, очистительных, сладостных страданий во имя Григория, что ощутила
себя весьма грубо сброшенной с небес на землю, когда Аретино, даже не сделав
попытки коснуться ее, покряхтел и с неловкостью признался:
– Черт бы подрал эту Джилью! Не иначе, напустила на меня
какие-то чары. Сколько ни тужусь… даже волосы на голове дыбом встали! А больше
ничего…
Троянда еще не успела понять, испытала она облегчение или
разочарование при этом признании, как Аретино взбил подушки повыше, устроился
поудобнее и спросил деловито, заговорщицки, как если бы она была не отставной
любовницей, перед которой он вдобавок только что потерпел полное фиаско, а
одним из его секретарей, доверенным лицом, а то и торговым партнером:
– А вот интересно: если он столько платит посреднику, то
какова же сумма выкупа?
* * *
С тех пор минуло две недели. Срок, назначенный Аретино,
чтобы разыскать Барбаруссу, истекал завтра, и Аретино просто-таки извелся от
нетерпения. Троянда иногда изумлялась его заинтересованности в этом деле:
конечно, сумма в пятьдесят тысяч дукатов – очень немалая, однако получение
таких деньжищ было для Аретино делом если и не весьма обычным, то все равно не
чем-то из ряда вон выходящим. Скажем, именно столько ему, как правило, присылал
дож Венеции; на такие же суммы не скупился Карл V… Очевидно, Аретино,
привыкший, что золото валится на него с потолка, имел особый интерес честно,
самому заработать его. Притом предприятие, на которое он согласился, выглядело
достаточно опасным. Пусть Хайреддин Барбарусса и заключил союз с французским
королем, однако Венеция еще не оправилась от ужаса после его последнего набега.
И знакомство с Барбаруссой было не из тех, которыми гордятся порядочные люди,
так что Аретино изрядно рисковал, ввязавшись в эту историю. Стоило
недоброжелателям Аретино узнать, что по его приглашению Барбарусса побывал в
Венеции, а потом преспокойно скрылся… да Аретино враз растерял бы добрую
половину своих покровителей, а то и угодил бы в тюрьму! Троянда не могла не
отдать должное спокойствию и отваге, с которыми он держался. И если в первые
дни, пока готовили быстроходную фелюгу для спешной отправки в Константинополь,
пока сочиняли Барбаруссе убедительное письмо, гарантирующее его безопасность,
Аретино выглядел встревоженным, то чем ближе подходил день встречи, тем
спокойнее и увереннее в себе становился Пьетро.
Чего никак нельзя было сказать о Троянде…
