Они не дрогнули, и Григорий пуще присосался к ним, пустил в
ход язык, ощупывая недра любимого рта и каждым пылким прикосновением, каждым
яростным касанием побуждая оцепеневшее тело к ответу.
Ему почудилось или… или шевельнулись губы, сомкнулись вокруг
его языка?.. Григорий на мгновение оторвался от поцелуя, чтобы перевести
занявшееся дыхание, и тут, вздох во вздох, Троянда шепнула:
– Милый, беги!
Жива, слава те…
– Сбегал уже! – успокоил Григорий, вновь ненасытно, радостно
припадая к губам Троянды, но она и в поцелуе шептала будто в бреду или в
горячке:
– Заклинаю, заклинаю, заклинаю! Беги!
Ох, эти восхитительные, ни на что не похожие, ошеломительные
движения ее шепчущих и целующих губ!.. Голова у Григория пошла кругом, колени
подогнулись. На вялых, дрожащих ногах он добрел до лавки в углу, сел, продолжая
держать на руках Троянду. А она все не унималась: начала вырываться, бормоча:
– Возьми мой плащ! Закройся им, беги! Не медли, пока не
обеспокоился часовой. За меня не бойся – когда ты будешь в безопасности, я
подниму крик, мол, ты оглушил меня…
«Так оно и было», – мрачно кивнул Григорий. Он понимал:
Троянда не помнит, что произошло, своего беспамятства не помнит: думает, только
что пришла сюда.
– Беги, беги! – твердила она. – Ты мне дороже света,
счастья, мне за тебя жизнь не жалко отдать, люблю тебя до смерти… но беги! Где
мой плащ?.. – Она зашарила вокруг слабыми руками, задела бедро Григория, и он
едва сдержал стон.
Плащ? Ну как же, был плащ, да Григорий его швырнул в канал,
едва завидев лодку-спасительницу и Марселя на веслах. Ах, до чего же он сейчас
жалел об этом, как же этот плащ сейчас пригодился бы, чтобы расстелить его во
всю ширину на полу да опрокинуть на него милую, желанную… желанную до того, что
сердце заходилось от невозможности это желание осуществить!
Что же это творится? Мрак и опасность кругом, и надо бегом
бежать прочь, потом уже думать о любовных утехах, а между тем голова только ими
забита, тело лишь их алчет – и не когда-нибудь потом, а сейчас – немедля!
Он удивлялся, что Троянда все еще не замечает, на чем она
сидит. И боялся, что будет, если заметит. Вскочит с его колен, оттолкнет в
испуге и негодовании? Пока что ему удалось утихомирить ее, вновь завладев ее
губами, ну а вдруг она почувствует, как больно упирается ей в бедро…
Он ахнул, внезапно ощутив ее руки на своем теле. Когда она
развязала пояс?! Может быть, Григорий тоже обеспамятел в этом безудержном,
ненасытном поцелуе и потому не заметил, как ее руки приласкали его плоть?
Ну нет, не заметить было просто невозможно! Чудилось,
покойник пробудился бы от этих легких касаний и пробил бы своим восставшим
естеством крышку гроба! А Григорий был все-таки жив… мало сказать: он был
переполнен жизнью, которая заставляла бешено стучать сердце и гнала всю кровь в
средоточие его мужественности.
Уже невозможно было ждать! Он приподнял Троянду и, слегка
повернув, посадил ее на себя верхом. Проворное движение, которым она успела
подхватить свои пышные юбки, привело его в восторг, и он со стоном рванул с ее
плеч платье, разодрав его до пояса, чтобы добыть из-под груды ненужной,
мешающей, жестяно гремящей чешуи любимое, прекрасное тело.
Троянда со стоном откинулась назад, но ладони Григория
прильнули к ее спине, поддерживая, и губы припали к вздыбившимся грудям.
Троянда заметалась, забилась, и он хрипло засмеялся от восторга: о, далеко же
ускачет эта нетерпеливая наездница… в страну неземного блаженства!
Троянда выпрямилась, вцепилась в его плечи. Губы их, жарко
дыша, сомкнулись. Она касалась языком уголков его рта, она играла в его
глубинах, а когда вдруг прикусила нижнюю губу своими нетерпеливыми зубками, все
существо Григория потряс взрыв восторга. Истосковавшиеся тела не могли больше
ждать. Он схватил ее за чресла, прижал к себе изо всех сил, а она все металась,
все скакала, продлевая его сладостные мучения, наслаждаясь судорогами, которые
били его тело, каждым движением своих разверстых недр высасывая из него новые
потоки животворной жидкости – и сливаясь с ними в своем течении.
И оба они поняли, что страна блаженства находилась совсем
близко, в двух шагах… вернее, в двух скачках.
* * *
Шло время, сочилось драгоценным вином, но они не замечали
ничего, слившись в объятии и не в силах разомкнуть его. Не было сказано меж
ними ни одного слова о прошлом, настоящем, будущем, однако обоими владело
восхитительное спокойствие, словно все прошлые недоразумения были уже
объяснены, прощены и забыты. Сердца слились, как сливались тела, – это было их
настоящее, ну а будущее… их не заботило, каким оно сделается. Наверное,
прекрасным, если они смогут и впредь припадать друг к другу в поисках источника
счастья. Они забыли обо всем, может быть, они уснули… но вот Троянда со стоном
повернулась на своем насесте и тут же смущенно рассмеялась:
– Ох… силушки нет. Всю изломал!
Григорий сонно улыбнулся, утыкаясь лицом в ее теплую шею: у
него тоже замлело все тело, вдобавок застыло от ледяной скамьи, но он опасался
потревожить Троянду и потому не шевелился. При этом чресла уже медленно, но
верно наливались знакомым сладостным огнем, и он подумал: надо приискать, на
что лечь, – и только теперь вспомнил, где они находятся.
– Боже святый! – воскликнул Григорий. – Да ведь скоро
полдень!
Он торопливо поцеловал Троянду, не увидев, а скорее ощутив
ее встревоженный взор:
– Не бойся, голубка моя. Однако и медлить не след. Время нам
лететь отсюда прочь!
И он потащил ее к двери.
– А часовой? – пробормотала Троянда, хватаясь за Григория,
потому что у нее подгибались ноги.
– А что нам часовой! – отмахнулся тот, однако же выглянул осторожно:
а вдруг, покуда они самозабвенно миловались, и впрямь стал под дверью охранник,
да еще и не один?..
Обошлось! И Григорий ринулся вверх по лестнице… то есть он
хотел бы ринуться, а по правде сказать, ноги его порядком заплетались. Троянда
же вообще едва шла; но чем выше поднимались они, чем ближе чудилось спасение,
тем резвее бежали. Единственно, что заботило теперь Григория, не пролюбили ли
они урочный час? А ну как придется вплавь догонять корабль? И притом он ощущал:
вздумай Троянда сейчас задержать, остановить его – и он тут же, на ступеньках,
вновь вопьется в ее тело, пытаясь насытить свой ненасытимый голод, вновь
позабудет и о времени, и о корабле, о жизни, смерти, вечном спасении…
