Ночной холод заставил поежиться, они невольно прижались теснее. Фил взял ее за руку. Она освободилась — не раздраженно, нет, но потому, что почувствовала: нужно сосредоточиться. Водитель снова показался на виду, силуэт в свете фар. Он покрутил головой, посмотрел в обе стороны пустой дороги. У него было что-то в руке. Камень. Он вновь наклонился. Глухой стук. Тук-тук. Она напряглась. Из горла рвался крик. Тук-тук-тук. Водитель распрямился. В руках какой-то сверток. «Завтрашний ужин, — подумала она. — Обжаренный с луком и томатным соусом». Она не знала, почему в сознании возникло слово «обжаренный». Вспомнилась вывеска внизу, в городе: школа вождения «Софокл» — «Никто не назовет себя счастливым…». Таксист запихнул сверток в багажник, к их сумкам. Крышка захлопнулась.
«Переработка» — подумалось ей. Фил сказал бы: «Похвально». Если бы раскрыл рот. Но, похоже, он решил этого не делать. Наверняка им обоим ни за что и никогда не придет в голову обсуждать это страшное начало их зимних каникул. Она погладила запястье — мягко, осторожно. Жест, выдающий тревогу. Стирание. Массаж, уносящий боль. «Я буду слышать этот звук, — подумала она, — по крайней мере, до конца недели — тук-тук-тук. Мы могли бы превратить все в шутку, пожалуй. Как замерли. Как позволили ему все обстряпать, как…» Здесь нет ветеринаров, патрулирующих горы по ночам. Что-то подкатило к горлу, что-то, искавшее выражения, некое слово — покрутилось на языке и скользнуло обратно в небытие.
Швейцар торжественно произнес: «Добро пожаловать в "Ройал Афина Сан"». Свет лился наружу из мраморного холла и поблизости, на груде холодных каменных обломков, менял цвет, становился то синим, то зеленым. «Вот и обещанный «археологический колорит», — подумала она. В другой раз она бы улыбнулась этой вульгарной рекламе. Но липкий воздух и дорожное происшествие… Она медленно выбралась из машины и выпрямилась, положив руку на крышу такси. Водитель прошел мимо, не издав ни звука. Поднял крышку багажника. Швейцар, весь из себя услужливый, уже маячил у него за спиной. Обеими руками потянулся за сумками. Водитель быстро шагнул вперед, намереваясь помешать, и она, к собственному удивлению, метнулась туда: «Нет!» И Фил следом: «Нет!»
— Все нормально, — прибавил Фил. — У нас всего две сумки. — Словно доказывая малый вес багажа, он подхватил одну сумку и повертел в воздухе. — Я убежден, что путешест… — Фраза «путешествовать налегке» отчего-то ему не далась. — Мало вещей.
— Как скажете, сэр. — Швейцар пожал плечами. Отступил. Она проиграла сцену в уме, как бы пересказывая подруге, много позже: понимаешь, мы стали невольными соучастниками. Но таксист не сделал ничего дурного, конечно. Только то, что требовалось.
И воображаемая подруга согласилась: ну да, но инстинктивно вы чувствовали, будто вам есть что скрывать.
— Я бы чего-нибудь выпил, — объявил Фил. Он явно намекал на долгие посиделки: бренди с кислинкой, звон кубиков льда, замороженных в форме рыбок, цокот высоких каблуков по терракотовой плитке, кованые завитки изголовья, отельные простыни, мягкая подушка. «Лишь подумает — счастлив я…»
[11]
«Лишь подумает — счастлив я…» — канет в могилу. Или хотя бы в свой полулюкс. Стереть из памяти сегодня, проснуться завтра голодным. Таксист наклонился, доставая вторую сумку. При этом он отодвинул брезент, и она увидела — одновременно отказываясь видеть — не раздвоенное копыто, а грязную тонкую руку ребенка.
Харли-стрит
Я открываю двери. Это моя работа. У меня еще сотня административных функций и солидная должность, конечно, но по сути я — встречательница и зазывательница. Я принимаю направления от пациентов — и многие, очень многие, из них никогда не удостаивают меня ни единым словом — и провожу их в приемную. Позже я отсылаю их дальше по коридору или вверх по лестнице, навстречу уготованному: как правило, ничего приятного их не ждет.
В основном они смотрят сквозь меня. Их глаза и уши закрыты для всего, они внемлют лишь собственному затруднительному положению, и точно так же эту публику мог бы встречать и робот. Однажды я изложила эту идею миссис Батхерст. Она взглянула на меня, в своей типичной полусонной манере. «Значит, робот», — повторила она. «Или зомби», — весело добавила я. Вот что нужно потребовать от наших врачей — чтобы они сотворили зомби. Это изрядно сократит издержки, будет гораздо меньше поводов жаловаться.
Беттина, которая берет кровь в подвале, спросила: «Что ты имеешь в виду? Какой еще зомби?» — «Все просто, — ответила я. — Понадобится дурман, мука из рыбы фугу, травяной коктейль по семейному рецепту. Поишь этим пойлом человека, потом прикапываешь на время, потом выкапываешь обратно и бьешь по голове, чтобы оглушить; и зомби готов. Ходит, разговаривает, но свободы воли у него больше нет».
Я рассуждала об этом беззаботно, но одновременно, признаю, запугивала сама себя. Беттина оглядела меня, выискивая признаки подступающего безумия; ее красивые губы разошлись, точно половинки разрезанной ягоды клубники. И миссис Батхерст тоже присмотрелась ко мне; ее нижняя челюсть слегка отвисла, свет отразился от золотых пломб, поставленных задешево доктором Кусь-Кусь, нашим стоматологом.
— Да что с вами? — воскликнула я. — Вы не читаете «Нью сайентист»?
— У меня слабое зрение, — ответила миссис Батхерст. — И вообще, я предпочитаю телевизор.
А Беттина и подавно — покупает только «Хелло!». Она из Мельбурна, и у нее нет чувства юмора (да и прочие чувства отсутствуют). «Зомби? — переспросила она, тщательно артикулируя звуки. — Я всегда думала, что зомби водятся там, где режут тростник под жарким солнцем. А никак не на Харли-стрит».
Миссис Батхерст покачала головой.
— По ту сторону могилы, — сурово проговорила она.
Доктор Перелом (первый этаж, второй кабинет слева) как раз проходил мимо.
— Ну и ну, сестра, — поразился он. — Что у вас за разговоры такие?
— Она имеет в виду тайну жизни и смерти, — объяснила я Перелому.
Миссис Батхерст вздохнула.
— Да какая уж тайна на самом-то деле…
Беттина работает в подвале, как я упоминала, берет пробы для лаборатории. Пациенты приходят от врачей со всей Харли-стрит, приносят бумажки с накорябанными на них значками — они обозначают, какой именно анализ крови требуется. Беттина выдавливает по толике крови в стеклянные трубки и приклеивает ярлычки. Клиенты, которых я отправляю к ней, выглядят плохо, очень плохо. Им не нравится процедура, но что с того? Подумаешь, укол иголкой. Ну да, у нас внизу время от времени проводятся настоящие вивисекции; Беттина, конечно, с прибабахом, но с работой своей справляется на «отлично» и никого не выгоняет на улицу в крови с головы до ног. Всего разок, этой весной, какая-то девушка, помню, остановилась у моей клетушки и жалобно охнула: у нее по локтю ползла тонкая струйка крови, стекала к набухшим синим венам на запястье. Лет семнадцать, вся такая анорексичная и анемичная. Кровь у нее, наверное, должна быть такой же бледной, как она сама, хилая и зеленая, — но вот облом: была она вызывающе алой и свежей на вид.
