— Приехали, — объявил мистер Симистер. — Вас проводить?
— Не надо, — отказалась я. Огляделась по сторонам. У черта на куличках, рядом с шумной дорогой. И дождь, как и сулил мистер Симистер. — Половина седьмого?
— Шесть тридцать, — поправил он. — Отличное времечко, чтобы умыться и привести себя в порядок. Кстати, мы переименовались, зовемся теперь «Книжной группой». Что скажете? Народу все меньше, понимаете, люди умирают.
— Умирают? Не может быть!
— Увы. Стараемся привлекать молодых. Вы уверены, что вам не нужно помочь с этой сумкой?
Отель «Экклс-хаус» не слишком походил на фотографию из письма. Чуть в стороне от дороги он словно вырастал из автостоянки, из беспорядочного нагромождения автомобилей, припаркованных в два ряда у края тротуара. Когда-то отель явно обладал достоинством, но то, что я на снимке приняла за штукатурку, оказалось некоей новомодной субстанцией, приклеенной к фасаду: серовато-белая, бугристая, точно вскрытый мозг или кусок нуги, выплюнутый великаном.
Со ступенек крыльца я смотрела, как мистер Симистер выбирается на дорогу. Дождь полил сильнее. На противоположной стороне улицы высился ангар с вывеской «Ковры под размер комнаты. Остатки». Депрессивного вида парень, затянутый в водонепроницаемый комбинезон, запирал ангар на ночь. Я оглядела улицу. Интересно, а что запланировано в качестве угощения? Как правило, в такие вот вечера я находила оправдание — мол, жду телефонного звонка или слабый желудок, — чтобы и отклонить приглашение «слегка перекусить». Никогда не испытывала желания продлить срок общения с теми, кто меня приглашает. Нет, нервной особой меня не назовешь, необходимость выступить перед сотней людей не вызывает душевного трепета или растерянности, но общение в кулуарах утомляет изрядно, как и напускная веселость, все эти «разговоры о книжках» — хуже наказания нет.
Словом, я предпочла бы улизнуть; и если не получится уговорить отель выдать мне поднос с ужином, я пойду в город, отыщу какой-нибудь темный, полупустой ресторанчик в конце главной улицы, где подают пасту или филе камбалы, выпью полбутылки дурного вина, масляный эспрессо или стаканчик итальянского ликера. Но не сегодня. Придется вытерпеть все, что для меня приготовили. Ведь я не питаюсь коврами или «персональными услугами» и не стану отнимать кость у собаки наркодилера.
С прической, опавшей от сырости, я вошла внутрь, в застарелый аромат придорожной гостиницы. Сразу вспомнилась поездка в Лестер; но у этого места, «Экклс-хаус», была особая духота, собственная вонь. Я вдохнула — человеку ведь требуется дышать — запах десяти тысяч сигарет, амбре десяти тысяч пригорелых завтраков, ощутила на языке металлический привкус тысячи порезов во время бритья, заодно с отдающим конским каштаном дуновением ночных выбросов. Каждый запах, обитавший тут на протяжении десятка лет, гнездился в безвольно обвисших ситцевых занавесках и в алом ковре, который устилал уходящую вверх узкую лестницу.
Мой воображаемый ангел-хранитель промелькнул на краю поля зрения. Слабость, которую он принес, подступающая мигрень пронизали мое тело. Я вытянула руку и прижала ладонь к обоям на стене.
Никакой стойки портье в пределах видимости не наблюдалось. Кому нужен портье, кто в здравом уме рискнет остановиться здесь, путешествуя под своим именем? Раз уж на то пошло, я тоже выбрала чужое, не то, которое мне дали при рождении. Иногда я путалась в собственных фамилиях — той, что унаследовала после развода, той, на которую были зарегистрированы банковские счета, и той, под которой выпустила свои первые романы (эта последняя была фамилией одной из моих бабушек). Когда начинаешь играть в эту игру, ты должна быть уверена, что есть имя, которое стоит хранить: имя, на которое ты имеешь право, независимо ни от чего.
Откуда-то — из-за двери, за которой была еще дверь, — донесся мужской хохот. Потом дверь захлопнулась, хохот стих, его эхо словно превратилось в очередной запах в этом скопище ароматов. И тут чья-то рука потянулась к моей сумке. Я посмотрела вниз и увидела низенькую девушку — меньше двадцати явно: крохотная, скрюченная, она прижимала мою сумку к своему бедру.
Она подняла голову и улыбнулась. Красива дикой красотой, кожа желтоватая, глаза темные и раскосые, рот как тугой лук, нос вздернут, будто принюхивается к чему-то. Ее шею, казалось, подвергли скручиванию; мышцы справа поджались, словно некая огромная лапа их стиснула в карающем захвате. Тело крошечное, перекрученное, одно бедро выпячено, одна нога хромая, другую подволакивает. Я разглядела все это, когда она отступила от меня и поволокла мою сумку к лестнице.
— Позвольте мне самой! — Видите ли, я обычно вожу с собой не только заметки для текста, над которым работаю, но и текущий дневник, а также дневники прошлых лет, в тетрадках формата А4 на металлических спиралях (не хочу, чтобы мой нынешний партнер их прочитал в мое отсутствие); я забочусь о том, что произойдет, если мне случится умереть во время путешествия, и не желаю оставлять после себя письменный стол, заваленный обрывками сочинений и неразборчивыми исследовательскими пометками. Моя сумка поэтому тяжелая, хоть и невелика по размерам, и я кинулась догонять девушку, чтобы забрать у нее эту тяжесть, но сообразила на бегу, что устланная алым вонючим ковром лестница уходит круто вверх, ступеньки достаточно высоки, чтобы неосторожный постоялец споткнулся, а на первой площадке лесенка делает резкий поворот.
— На самый верх, — сказала девушка. Повернулась, улыбнулась через плечо. Ее лицо перекосилось под отвратительным углом, едва ли не сместилось к затылку. Быстро, по-крабьи перебирая ногами, обутыми в самодельные шлепанцы, она рванулась в направлении второго этажа.
Она меня опередила, я безнадежно отстала. Ко второй площадке я четко поняла, что эту гонку мне не выиграть. Когда я начала подниматься на третий этаж — лестница теперь больше смахивала на трап, запахи сделались удушливее, осели в моих легких, — ангел снова промелькнул на краю поля зрения. Я задохнулась, и это заставило меня остановиться.
— Еще чуть-чуть! — крикнула она сверху. Я потащилась выше.
На темной площадке она открыла дверь. Номер оказался еще тот — даже не чердак, а отгороженный кусок коридора. Створчатое окно с дребезжащей рамой, потертый диван с бурым покрывалом и небольшой коричневый стул с плюшевой спинкой; везде — я мгновенно это засекла — толстый слой серой пыли, особенно под круглыми нашлепками на спинке стула. Мне было плохо — от вида и от долгого подъема. Девушка повернулась ко мне, ее голова дернулась, выражение лица навевало печальные мысли. В углу обнаружился пластиковый поднос с электрическим чайником, пожелтевшим от старости; украшением служили засохшие стебли какого-то растения. Рядом стояла чашка.
— Бесплатно, — сообщила девушка. — Чайник бесплатно. Он включен в цену номера.
Я улыбнулась. И одновременно слегка наклонила голову, как если бы принимала заслуженную награду.
— Это входит в цену. Вы можете приготовить чай. Вот. — Она потрясла в воздухе пакетиком с растворимым чаем. — Или кофе.
Моя сумка все еще была в ее руке; я вдруг обратила внимание, что пальцы у нее крупные, узловатые и покрыты, как у мужчин, многочисленными царапинами и порезами.
