Вест-Шарлэнд остался на другой планете, вдали от этой проклятой дыры. Что ж тут удивляться, что он все прочел, но ничего не почувствовал, словно парил над всем этим в другом измерении. Порой он боялся, что превратится в трясущегося идиота. Но нет, для своих солдат он должен оставаться сильным.
В первый день великого наступления они ринулись в атаку после бомбежки, рассчитывая, что от германских окопов их отделяет лишь брошенная земля. Проволочные заграждения были основательно повреждены, и они легко проскользнули бы между ними. Но все оказалось тщетно. Их встретил пулеметный огонь, косивший солдат просто рядами: те падали и больше не поднимались. На поле остались разбросанные тела, будто люди спали или решили позагорать. Кто-то был еще жив, они просили пить, звали товарищей. А шедшие в атаку продолжали двигаться, будто роботы. Он уже ничего не боялся, все его чувства были настроены на опасность – уши, глаза, мускулы, все было готово к бою.
Разгром становился все более сокрушительным, им не удавалось отбить нейтральную полосу, и без подкрепления оставалось лишь отступить, оставив этих несчастных людей – горы их – умирать на солнцепеке. И все это за несколько ярдов земли. После, под покровом ночи, он и его бойцы ползком подбирали погибших и тех немногих раненых, кто еще дышал.
Просто бойня! Какая беспощадная игра людьми! Он не мог поверить, что смог дойти сюда, а за этой тупиковой мыслью пришел страх – животный, от которого тряслись все поджилки, – что следующий раз станет для него последним.
Каких усилий стоило ему сохранять спокойствие, не показывать страха и тоски, держаться уверенно, решительно, зная, что его люди следят за каждым его движением в землянке. Они ведут себя так же, как он, они следуют за ним. Но лишь он оставался наедине с собой, как мужество покидало его, решительность таяла и руки начинали дрожать от страха.
Я еще не хочу умирать. Я не хочу превратиться в такой же череп, что ухмыляется мне из воронки, добела объеденный крысами; до чего же много их здесь, этих длинных белых лиц, отовсюду глядят они укоризненно своими пустыми глазницами. Во сне его преследовали пляшущие скелеты и крысы величиной с больших кошек.
Никто не предупредил его, что бой – это когда ты на четвереньках, в грязи, тащишь тела убитых, роешь могилы: мелкие, только бы припорошить мертвого землей, снимаешь жетон с личным номером, составляешь список погибших, обыскиваешь окровавленную одежду в поисках писем и памятных вещиц, пишешь письма вдовам – письма совсем незнакомым тебе людям. Это совсем не та героическая война, о которой он грезил мальчишкой. Все его детские мечты рассыпались в несколько мгновений на маковом поле у Сомма
[16]
в первые же дни боевых действий. Теперь он знал, что имел в виду отец, сказав, что два часа настоящего сражения дают больше, чем два года учений.
Чувство опустошенности в эти первые недели июля нарастало, когда одно за другим приходили известия, что офицеры, его товарищи, кто подорвался на мине, кто пропал без вести. Их утрату он ощущал острее, чем гибель родного отца. За несколько месяцев они стали ему ближе собственной семьи, и он терзался чувством вины. Товарищи едва присыпаны землей в наспех вырытых могилах, а он и оставшиеся в живых продолжают рыскать в поисках крова и пищи, словно шакалы, пока не придут повозки с довольствием.
После нового боя еды всегда вдоволь – погибших больше половины, а продукты присылают из прежнего расчета, вот и делишь между всеми. Надо проверить стопы, раны, наказать за слабую дисциплину. Битва все не прекращалась, и он должен держаться так, будто это поражение – лишь незначительное отклонение от стратегического плана, должен воодушевлять солдат на новый бой.
Несколько раз ему намекали, что скоро его повысят до звания капитана. Конечно, командирского состава, считай, и не осталось. Какая-то горстка офицеров, живущих взаймы.
Потом наконец пришел благословенный приказ отступить на резервные позиции, а затем и далее в тыл – немного передохнуть. Это оказалось хуже всего: вдали от линии фронта уйма времени для раздумий – ответственность еще тяжелее навалилась на его плечи, снова мысли об огромных потерях, о том, куда же их теперь перебросят, о том, как бы укрыться на несколько деньков в каком-нибудь кабачке, подальше от дыма и грохота.
Гай без сил откинулся на стог сена, чувствуя себя выпотрошенным этими бессмысленными и бесплодными попытками выбить венгров из их окопов. Вперед, назад, вперед, назад – жуткая пляска смерти, и ради чего? Ради нескольких ярдов земли?
Наверное, за этим стоял какой-то более крупный план, но Гай ничего не знал о нем. Он должен был лишь выполнять приказы, не задумываясь о них.
Когда его вызвали в штаб, первой мыслью было – что он натворил на этот раз?
– Кантрелл?
– Так точно, сэр!
– Вольно. Отправляйтесь, собирайте вещи.
– Отправляться куда, сэр?
– В отпуск… Приказ командования… Ваш отец был с лордом Китченером?
– Так точно, сэр.
– Скверная история… Увольнительная на десять суток. Ну же, не стойте. Бегом собирайте вещи. Как раз успеете на санитарный поезд.
– Сэр, но мои люди… Некоторые служат дольше меня…
– Выполняйте приказ, Кантрелл… Просто уезжайте. Вы сможете оспорить приказ, когда вернетесь.
– Слушаюсь! – вытянулся он, не веря своим ушам. Он едет домой в Йоркшир, прочь от этого проклятого места, домой на север, прочь от войны. Внезапно на него накатило сомнение. Ему захотелось остаться со своими людьми, со своими разбитыми солдатами. Он будто дезертир, он не заслужил отпуск. Он же ничего не сделал. Как может он скрыться, не попросив прощения у своих? Но приказ есть приказ: кто он такой, чтобы его оспаривать?
Он должен бы прыгать от счастья, вот только отчего же ему так тошно и страшно?
Глава 8
Хестер хлопотала по дому, следя за тем, как подготавливаются комнаты для первой партии раненых офицеров. Она пригласила миссис Бек из деревни навести безукоризненную чистоту в намеченных под госпиталь больших спальнях, грузовиком доставили железные кровати.
После битвы на Сомме, как ее называли в газетах, прокатилась сущая лихорадка: частные дома спешно оборудовали дополнительными кроватями, в Ватерлоо-хаус направили еще одну сиделку и санитара, чтобы они помогали с повседневными гигиеническими процедурами. Прислали повара с помощником, и всех требовалось разместить, так что комнаты прислуги на чердаке пришлось расчистить.