Эсси оказалась преданной служанкой, усердной порою до остервенения. Впадала в отчаяние, если ей случалось напутать что-то с весенней генеральной уборкой, или с чисткой ковров, или с разбором буфетов. Ватерлоо-хаус сверкал. Каждый год Эсси уезжала на неделю к сестре, и из Брэдфорда они вместе отправлялись в небольшой отпуск в Брайдлингтон или Скарборо.
Как же Хестер завидовала ее фотографиям: свадебный портрет Сельмы, новорожденная дочка – вот ведь додумалась назвать ребенка в честь деревни! Ну, они же теперь американцы, те иначе живут. Но нельзя не признать, ребеночек у нее прехорошенький – с этой копной кудряшек и темненькими глазенками.
С мужем вот только не все понятно – тем самым, что снимается в кинокартинах под псевдонимом Большой Джим Барр. Судя по всему, он не очень-то привязан к семье, так что молодая мама и дочка теперь тоже снимаются в эпизодах, а Эсси копит денежки, чтобы и самой когда-нибудь их навестить.
Правда, с работой сейчас не очень, времена настали тяжелые. Война и без того разорила страну, а за военную технику до сих пор приходилось расплачиваться. Ни на какие излишества денег не оставалось. Погибшие мужчины оставили после себя такую пустоту! Почти у каждого из друзей Хестер кто-то потерял сыновей, наследников. А у нее вот и наследников нет, и ждать нечего. Очень она завидовала Эсси, что у нее есть такая яркая крошечная внучка.
Ей же только письма остались, она бережно их хранит, выставляет в своих комнатах конверты, словно медали. Эсси из деликатности никогда не спрашивала о другом сыне Хестер – том, который жив и с которым они по неизвестным причинам теперь не общаются.
Месяц шел за месяцем, и надежда на примирение становилась все более призрачной. Хестер ничего не знала, где Гай теперь, что с ним. Знала только его новое имя – Чарльз Эртур Вест. Иногда она ловила себя на том, что листает страницы «Таймс», надеясь случайно наткнуться на его имя. Об этом тайном ее позоре не знала даже Эсси. Ну как могла она объяснить ей, что, если этот памятник все же воздвигнут, ей придется высечь на нем не то имя?
Месяцы сменялись годами, и две вдовы все больше сближались, открываясь одна другой. Каждая четко играла свою роль – хозяйки или служанки, – но вели они общую жизнь, и в результате постоянного общения постепенно границы ролей размывались. Эсси никогда не переходила черты, не позволяла себе излишней фамильярности, но Хестер с удовольствием предвкушала днем, как вечером они усядутся на кухне у плиты и будут дружно ужинать – она будет рассказывать, как провела день в саду, а Эсси будет делиться своими кулинарными достижениями. В саду полно свежих овощей, и благодаря книге миссис Битон о ведении домашнего хозяйства Эсси все смелее решалась на новые рецепты, подбирая всегда что-то недорогое и стараясь готовить так, чтобы одного блюда хватало на два дня. Разнообразие мясных закусок чудесным образом помогало Хестер справиться с часто мучившим ее несварением и плохим аппетитом.
Здравый смысл подсказывал, что дом теперь слишком велик для нее. Конюшни стояли пустыми, помпезный автомобиль давно продали и заменили маленькой скромной машинкой, которую она смогла бы водить сама, если бы пожелала. За хозяйством, которое прежде вело полдюжины слуг, присматривали теперь только Мэгги да Эсси. Стирку отдавали деревенской прачке, за садом ухаживала она сама, а Бивен, выйдя на пенсию, косил траву на лужайках и помогал кое с какими работами, требовавшими силы.
Случалось, она неделями не выходила за ворота поместья – только к утренней или вечерней службе; сразу на обе не ходила никогда – ее религиозность не граничила с фанатизмом.
Эсси и вовсе забросила церковь. Война разрушила ее веру во Всевышнего и его провидение. А Хестер обнаружила, что стала лучше понимать базовые постулаты о силе христианской любви и прощении. Ну кто же она, как не грешница, ищущая спасения души? Разве не изменила она высоким идеалам, а теперь вот пытается замолить прегрешения? Каждую ночь она молилась о том, чтобы снова увидеть сына, знать, что с ним все хорошо, ей так хотелось сердцем почувствовать, что он простил ее, и наконец обрести покой.
Долго еще? Гай мерил шагами крыльцо, вслушиваясь, не слышно ли крика младенца. Все должно быть в порядке, рядом с Розой здешние женщины, вот только роды начались раньше срока, и он боялся, никто теперь не поверит, что они до свадьбы сначала даже не целовались.
Он так бережно ухаживал за ней, все боялся обидеть ее родных, пока наконец она не утащила его в сад и не разревелась.
– Почему ты не прикоснешься ко мне? Я так некрасива?
Он бросился уверять ее в обратном, осыпая поцелуями и вымаливая прощение. До чего же ему нравились ее нежные губы и до чего все это не похоже на исступленные встречи в портовых барах, куда он заглядывал после долгого путешествия – тех женщин интересовало только содержимое его кошелька в обмен на услуги.
Их первая ночь прошла точно, как он мечтал – в уютной новой спаленке в их новой пристройке к дому, – и его ответственность теперь, чтобы эти новые комнаты стали полной чашей. Она доверчиво и с любовью прижалась к нему, когда он обнял ее и слой за слоем принялся снимать ее нарядные одеяния – все пошито вручную и украшено изящной стежкой. Их община не так строго подходила к вопросам одежды, как амиши, – те носили только природные цвета. Нет, менониты одевались ярче, ткань могла быть в горох или в клетку, а некоторые решались на обычную мирскую одежду – что очень не одобрялось старшим поколением: эти хмурились при виде всего чересчур современного, будь то трактор или деталь одежды. Гай готов был принять любой подход и слишком недавно жил в общине, чтобы выражать свое мнение. Что до него, то пусть Роза хоть в мешок завернется – все равно останется самой красивой.
В тот первый раз она с жаром раскрылась ему навстречу и весело поддразнивала его, когда он чересчур осторожничал.
– Вот уж я не яйцо… Не тресну! – рассмеялась она и рывком потянула его на себя. – Мы женаты, и нам теперь все можно!
…Казалось, прошло много часов, когда Мириам наконец торопливо спустилась по ступеням, держа в руках драгоценный сверток.
– Чарльз, сынок у тебя! – сияла она. – Прекрасный сынок, хвала Господу нашему!
– Я могу теперь увидеть ее? – Гай бросился к лестнице.
– Пока нет. Еще не все. Мы думаем, еще один ребеночек на подходе, нельзя ее пока тревожить.
– Так у нее…? – он не решился выговорить это вслух.
– С ней все будет в порядке.
Сын был завернут в простынку и нарядное лоскутное одеяльце, глазенки его заблуждали по лицу отца и тут же доверчиво закрылись… Это моя родная плоть и кровь, он сотворен из наших тел, подумал Гай, и его накрыло волной гордости, любви и нежности. При первом взгляде на эту крошку у него вскипели слезы – о, если их и в самом деле будет двое! Сердце его разрывалось от счастья – снова близнецы! Так вот какой его долг Йодерам! Двойной набор? Он все еще улыбался, когда к нему спустилась Мириам – как всегда, молчаливая и спокойная, но на лице ее читалась усталость и еще что-то…
