Мама силилась держать ее за руку – ладошка больше походила теперь на птичью лапку, и Сельма едва сдерживала слезы.
– Значит, хорошо тут с тобой обращались? – спросила она.
– Леди Хестер стала мне настоящим другом. Мне очень повезло, что я работала здесь. Горе смягчило ее. Да, она совершала ошибки. И ее надежды разбивались вдребезги. Мы очень хорошо поладили с ней… Хоть и разные мы совсем – точно я и Рут. Ты же будешь навещать ее, когда меня не станет?
– Лучше мы вместе съездим, когда тебе станет получше, – ответила Сельма.
– Не болтай ерунды! Хестер любит эту игру, и пусть. Моя жизнь прожита. Не могу больше бороться с этой гадостью, одолела она меня. Когда я уйду, возьми все, что захочешь… Я отложила немного денег. Все хотела тебя навестить, так вот не успела немножко, да?
– Тебе надо отдохнуть, мама. А у меня голова кругом идет… В Лос-Анджелесе ведь другое время. Я еще не перешла на наше. Чувствую себя так, словно не спала несколько дней.
– Какое же все-таки счастье, что ты вернулась домой. Обязательно сходи навести папу. Скоро мы будем вместе.
– Ну мама!
– Может, тело мое и сгнило, но с головой пока все в порядке. Уж я знаю, что говорю. И мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что ты сама меня обрядишь, как положено. Я все приготовила, вон там, в верхнем ящичке: чистая рубашка, пенни на глаза, подвязка под челюсть, полотенца. Ты знаешь, что делать и в каком порядке – я не раз показывала тебе. Ну, а теперь иди, постарайся отдохнуть. Хестер принесет тебе поесть. Ей хочется побольше узнать о твоей новой жизни. Сын-то ее не пишет… Умер он, боюсь. Помнишь, все эти жуткие припадки у него были?
– Я и забыла, – отозвалась Сельма. Она уже много лет не вспоминала об Энгусе Кантрелле.
– Хестер знает, что делать, когда я умру. Она все организует. Под этим ее чопорным крахмалом доброе сердце… И она сможет ответить на все твои вопросы.
– Какие вопросы? О чем?
– Просто… ну, разные вопросы. Давай иди, передохни маленько…
– Попозже… Я не отдыхать сюда приехала. Я приехала к тебе! – возразила Сельма.
– Знаю, знаю… Но моей красавице все-таки надо поспать. Да и моя обезболивающая водичка скоро перестанет действовать, и тогда, ох, лучше не оставаться со мной в одной комнате.
– Нет, прежде я должна сказать тебе, как я благодарна, что ты тогда отпустила меня, позволила мне уехать.
– Не за что тут благодарить. Ты моя самая лучшая девочка на свете. Правду говорят: «Мужчина остается тебе сыном, пока не женится, а дочь дается тебе на всю жизнь». Ты у меня умница, и если Шери унаследовала твои черты, она не натворит глупостей. Ой, и вот еще что, чуть не забыла! Когда пойдешь по Верхней дороге, гляди внимательно, не покажется ли наш Фрэнк. Я пару раз видела его на той тропке. Он не говорит со мной, ни слова не произносит, но думаю, он знает, что я там. Его дух поддерживал меня – утешение уже и то, что вернулся домой, к себе. Но ему нужен покой, надо отпустить его, бедненького моего.
Бедная мама, бормочет что-то во сне, подумала Сельма. Фрэнк на дороге в Совертуэйт? А потом что? Папа в кузнице? Ньютон на Фоссе? Все они умерли. С чего бы Фрэнку бродить тут вокруг по дорогам?
Сельма улыбнулась и, кивнув, на цыпочках вышла из комнаты. Леди Хестер встревоженно поджидала ее на верхних ступеньках лестницы.
– Как она?
– Уснула. Бормотала что-то про Фрэнка – дескать, он ходит по Верхней дороге. Я так рада, что вы написали мне. Сколько ей еще мучиться? Доктор может ей как-то помочь?
– Доктор делает все, что возможно, чтобы унять боль. Это поможет ей уйти скорее. Ну, идите теперь, постарайтесь отдохнуть.
* * *
Эсси ворочалась, пытаясь свернуться так, чтобы оглушительная боль, бившая ее тело, не была столь невыносимой, задерживала дыхание, пережидая приступ. Но сегодня обезболивающему не удавалось ее притупить. Это совсем не та боль, что мучает тебя при родах, когда ты выталкиваешь новую жизнь – нет, это зубья смерти, выдирающие из тебя волокна жизни. Эсси понесло рекой беспамятства.
Вот они все тут, на том берегу, за серебристой рябью. Надо же, играют в крикет: Эйса бьет сверху, Ньютон, как обычно, на воротах, вот Фрэнк со своей битой… Она хотела помахать им рукой и крикнуть: «Я иду, подождите меня!.. Бросай мне, я приму подачу!»
Они подняли головы и заулыбались, увидев ее. Она, конечно, не большая охотница до купаний, но уж как-нибудь поплещется да и переберется к ним, и все будет в порядке…
* * *
Похороны прошли тихо, ее просто опустили в землю в саду у церкви. Эсси просила не устраивать никакой службы. Пришли только Рут и Сэм Бродбент, Сельма и Хестер, Мэгги и мистер Халберт, кучер. Викарий на всякий случай все-таки тоже показался на дорожке. Слишком мало людей пришло проститься с этой стойкой женщиной, но страдания ее окончены, и Хестер завидовала теперь ее покою.
После похорон она пригласила всех в Ватерлоо на траурный чай. Рут с Сэмом хотели тут же увезти Сельму к себе в Брэдфорд, но она пожелала остаться и разобрать мамины вещи.
– Я приеду поездом через несколько дней, – пообещала она.
Чем лучше Хестер узнавала Сельму, тем яснее понимала, какую ужасную ошибку совершила она тогда, много лет назад. Жизнь в Америке научила ее уверенности в себе, а ее любовь к дочери бросалась в глаза. Хестер очень хотелось спросить ее, отчего она выбрала ей такое имя.
– Вы назвали ее в честь нашей деревни – как это великодушно после всего, что случилось, – проговорила она, когда гости разошлись. – В сложившихся обстоятельствах…
– Что вы имеете в виду? – переспросила Сельма. – У меня остались только воспоминания о счастливом детстве, о том, как я выросла здесь. Война переменила наши жизни, но это место по-прежнему прекрасно, и имя напоминает Шери о том, откуда она родом.
И тут догадка тревожной вспышкой озарила Хестер: да Сельма не представляет, что произошло с ее братом! Родители заботливо укрыли ее от этого известия так же, как когда-то она пыталась укрыть Гая. Может быть, оно и к лучшему. То, чего не знаешь, не может ранить – или все-таки может? Да и как же ей самой сражаться за то, чтобы имя Бартли было высечено на мемориале, если со стороны его семьи не будет никакой поддержки? Как же ей тогда исправить совершенную несправедливость? Но ведь не она должна раскрывать Сельме эту кошмарную правду. Или, наоборот, как раз она и должна вмешаться и все ей рассказать? А как Сельма воспримет такое известие, да еще теперь, в придачу ко всему прочему?
Есть, конечно, письма – особенно то, которое Эсси показала ей несколько лет назад. Написала она тогда о чем-то дочери? Должна ли она теперь предупредить девочку, что в маминых ящиках таятся секреты, должна ли какими-то намеками смягчить удар?
Что бы я ни сделала, все будет плохо, подумала она. Лучше ничего не говорить, пусть все остается как есть. Возможно, Эсси уничтожила все свидетельства. Да, очень было бы на нее похоже – унести эту тайну с собой в могилу. И ее желания надо уважать, я не посмею больше ни во что вмешиваться. Своим вмешательством я уже лишила себя любви своих сыновей, и это очень горький урок. Пусть все идет своим чередом, ты же не ее семья, жестко приказала она себе. Отпусти все и доверься Провидению.
