— А что это за непостижимая нить? — перебил Николай, вытягивая пустой крючок.
— Вполне возможно, что все бляди: Клеопатра, Нефертити, Мессалина, Сара Бернар, Мария Магдалина, Елизавета Вторая, Олька Ебоду-хова и прочие необузданные, сумасшедшие вагины имеют единый корень, общее происхождение, от неземного существа.
— Ты веришь в эту нелепую гипотезу? Ты же ученый! Брат! — рассмеялся Николай, — Ты же — доктор наук! Профессор!
— Да. Я доктор. И именно с позиции доктора наук, и я осознаю, что это уже не гипотеза, — серьезно ответил Матвей, — Существует много материальных признаков присутствия внеземного разума на Земле. И этот разум не только присутствовал на Земле, но и влиял на ее формирование. Так вот, батюшка Клеопатры, Птолемей, однажды сыграл в ящик. А по обычаю того времени, его старшие дети должны были пожениться и стать правителями Египта. 15-летняя Клеопатра стала женой 13-летнего Птолемея-Диониса. Ну, какой может быть секс у половозрелой, налитой, словно дыня, девицы, с каким-то хлюпиком с детским свистулькой? Естественно, разнузданная плоть всегда грязь найдет. Клеопатра содержала целый мужской серальчик из красавцев-самцов, накаченных, откормленных, как какой-нибудь Тарзан. Кстати, это не воспрещалось законодательством. Есть бабки — содержи хоть два сераля, а нету — заведи свинарник или простую пони. Потом она повздорила с братом-мужем из-за престола. Ему, видите ли, не нравилось, что жена-сестра ведет, как ему кажется, распутный образ жизни. Какие мы нравственные! Но тут вмешался Цезарь. После нескольких терок базар был улажен. Все наладилось. Правда, Птолемей утопился. Да не беда! Клеопатра вышла замуж за следующего брата, тоже Птолемея, ХII. Там тогда все были Птолемеи. Плюнь, в Птолемея попадешь. Да только кто ж тебе даст плюнуть в Птолемея! Этот Птолемей был еще тщедушнее своего покойного братца. Еле душа в теле держалась. Не везло с братьями сладострастной Клеопатре. Она сошлась с крепким, похотливым, баболюбцем Юлием Цезарем. Приехала к нему в Рим. Он ей виллу отгрохал на берегу Тибра. Тут же родила от него сынишку. Цезарь души в ней не чаял. Собственно, отчасти из-за нее его и грохнули. Не возлюбили отчего-то римляне эту грудастую эмигрантку. Хитрющая была слишком. Марка Антония так окрутила хитростью и уловками, что он готов был на все. Она не соглашалась допустить его к своему телу до тех пор, пока он не признал ее сынишку Цезариона законным наследником Египетского престола, а младшую сестру по его приказу пришили в Милете.
7.
С некоторых пор Николай стал мучиться необъяснимой ревностью. Это болезненное и жгучее, словно удар раскаленным свинцовым молотом по жопе, чувство сводило его с ума, не давало спокойно мыслить, работать, спать. Николай не мог сосредоточиться, не мог читать, смотреть кино, наслаждаться музыкой, танцами. Он постоянно видел перед своими глазами трясущиеся в такт фрикциям грудки Маринки, ее задранные белые ноги и незнакомых здоровенных мужиков, попирающих ее одновременно с нескольких сторон. Впрочем, даже если бы это были и маленькие мужички, и знакомые, ему легче бы не стало. Парясь в сауне, он представлял, что в это время в другой сауне, здоровенные мужики, пыхтя, потея и крякая от страсти, попирают впятером его Маринку. Но самое страшное в его фантазиях было то, что Маринка кричит от восторга. Да! Он прекрасно понимал состояние неугомонного старика Отелло, на закате дней своих сошедшего с ума от этой страшной неизлечимой болезни ревности.
В четверг он решил сделать себе сюрприз и нагрянуть домой пораньше, сразу после обеда! И он сделал это. В лифте он встретил совершенно бухого соседа Леню Козолупина.
— Маринке? — спросил заплетающимся языком Леня, кивнув на букет цветов в руке Николая (Кивок получился несоизмеримо мощнее, чем предусматривалось, и Леня чуть было не упал).
— Да, — ответил сухо Николай.
— Ну-ну, — сказал Леня.
Николай вышел из кабины и достал ключи от квартиры, чтобы войти незаметно. Неожиданно двери отворились сами собой, и из квартиры вышли два кекса, один из них, длинноволосый блондин, качок, похожий на Тарзана, другой худенький негр, похожий на Тимати.
— Привет, — небрежно бросил, походя, тот, что похож на Тарзана.
— Что? Я не понял… Каково? Вы что тут делали? — возмущено спросил Николай.
— Ебались! — ответил второй, похожий на Тимати, и гулко засмеялся. «Тарзан» подхватил. Смех доносился снизу до тех пор, пока не хлопнула входная дверь подъезда.
— Кто эти люди? — взревел Николай, врываясь в спальню. Марина лежала в кровати, сладко глядя на него медовыми глазами.
— Ты? — удивленно спросила она, — Здесь?
— Что делали в моем доме эти недоноски? — Николай в гневе затопал ногами. — Какое?
— Эти двое, что вышли из квартиры моей…
— Может быть, ты бздливо пердешно разуешься? — участливо спросила жена.
— Я тебя спрашиваю…
— А почему это они вдруг — недоноски-то? — нахмурилась Марина.
— Вопросы здесь задаю я! — рявкнул Николай и топнул ногой, — Что делали эти негодяи в моем доме?
— Ничего! Просто приходили в гости…
— А это что за мокрые пятна на простыне? Это же… — он нагнулся и понюхал влажное пятно.
— Вы его еще лизните, Холмс! — подковырнула ехидно Маринка.
— Это мужская сперма! — торжествующе воскликнул Колька.
— А че — еще женская сперма бывает? — хохотнула Маринка.
— Мои подозрения подтвердились! Ты спала с ними!
— С ними заснешь, как же! — вульгарно расхохоталась Маринка.
— Ты мне изменила? — губы Кольки предательски задрожали. Глаза заблестели лихорадочным блеском и тоже задрожали, — Это подло! Подло! Подло! Мерзость! Фу! — он упал на кровать и, накрывшись подушкой, глухо зарыдал.
— Ну-ну-ну… — ласково гладила его по спине Маринка, — Кто тут у нас плачет? А где наш пупырышек? Вот он наш пупырышек! Ух, какой сонный, сердитый пупырышек! Пупырышек-пупырышек! Как тебя зовут?
Николай чувствовал, как проворные и ласковые ручки жены, словно коварные, райские змеи, лезут ему в штаны, пробуждая целиком его трепетное естество, и в эти волшебные мгновения он был готов забыть все обиды и унижения и простить все…
8.
Тусклым серебром шумели над головой листья столетних пихт. Медуница пахла так сильно, что солнечный свет, затопивший дали срединной России-матушки, казался жидким, вишневым киселем. Вокруг гулко жужжали шмели, и трещали кузнечики. Зыбкий розовый дым висел над лугом позади Прорвы. Сквозь этот дым просвечивалась бледноватая синева, а над седыми ивами висело желтое солнце.
— Я раньше не понимал женщин и не понимаю их сейчас. И, наверное, никогда уже не пойму! И ты не пытайся, братишка, — сказал Матвей с необъяснимой вселенской печалью в голосе, — Я всегда с трепетом относился к супружеским узам, считая их священными. Полагаю, в одной из прошлых жизней я был священником, жрецом, Посвященным…
