Таня кивнула:
– Большой грех не делать людям добро, но не принимать добро, которое делают тебе, грех в тысячу раз больший.
– А полгода назад она ничего нам не сказала, легла в больницу желчный пузырь вырезать. Лапароскопически, там три дня всего лежать. Я говорю: мама, ну что же ты молчала? Ян бы сам тебе все сделал, а если бы ты не захотела к нему, так нашел бы тебе хорошего доктора. Я бы за тобой ухаживала… А вы, говорит, меня не спрашивали, как я себя чувствую, вам плевать на мое здоровье, лучше я сама, чем у вас одалживаться. Тем более твой муж воспользовался бы случаем и меня зарезал. А сам бы не догадался, так ты бы его науськала, вы же меня ненавидите.
– Извините, что я вмешиваюсь, – сказала Диана осторожно, – но такие речи нельзя принимать всерьез.
– Вам легко говорить! А как не принимать всерьез, если я слышу эти речи столько лет, сколько живу на свете? И ведь в чем-то она права. Я действительно терпеть ее не могу.
– Еще бы! – вздохнула Таня. – Похоже, у твоей мамы навязчивая идея о вашей ненависти к ней. А когда живешь бок о бок с человеком, одержимым навязчивой идеей, поневоле, как говорится в психиатрии, индуцируешься. – Она мягко улыбнулась, как бы извиняясь за свое предположение о психическом нездоровье Катиной матери. – Мы это проходили по психологии, когда я еще училась в институте.
– Вообще-то она ничего плохого мне не сделала. Ну да, воспитывала строго…
– Есть разница между строгостью и деспотизмом, причем принципиальная, – встряла Диана, которой очень захотелось понравиться женщинам. – Строгость – это эффективный способ привить ребенку жизненные навыки, а деспотизм – модель воспитания, когда личность родителя помещается в центр мировосприятия ребенка.
Катя с Таней посмотрели на нее недоверчиво, и Диана поспешила объяснить происхождение своих глубоких познаний:
– Это мой папа так говорит, он педагог и занимается изучением отношений между родителями и детьми. Он говорит, что деспотизм страшен не своей жестокостью, даже не ограничением свободы, а тем, что для ребенка самой большой ценностью, единственной важной вещью в мире становятся отношения между ним и матерью. Все остальное: школа, друзья, образование – размещается на периферии и становится не важным. Такой ребенок должен постоянно доказывать свою любовь к матери, он дружит только с теми, на кого она укажет, и даже его успехи в учебе – всего лишь способ ее порадовать.
– Вы так эмоционально рассказываете, Диана… – Катя, прикусив кончик языка, пыталась разрезать торт. Нож оказался тупым, корочка приминалась, и Катя останавливалась – ей жалко было портить красоту.
Диана взяла у нее нож и попросила точильный камень.
– Нет, у меня вполне вменяемые родители, если вы это имеете в виду, – сказала она. – Просто папа любит поделиться своими педагогическими размышлениями, прежде чем оформить их в научную статью.
Катя подергала ручку кухонного ящика. Сначала он не поддавался, а после энергичного рывка вдруг выехал из пазов и упал на пол. По полу разлетелись алюминиевые вилки, столовые ножи со стершимися лезвиями, пробочник, лопатка для рыбы с ярко-желтой пластмассовой ручкой и разрозненные детали механической мясорубки. Среди них обнаружился точильный камень, и Диана принялась за работу. Катя быстро собрала скарб и задвинула ящик на место.
«Как же они бедны, если хранят такую дрянь», – снова подумала Диана, на этот раз с искренним сочувствием.
– А что еще говорит ваш отец?
– О, много чего! – Диана рассмеялась. – Вы же видели его на нашей свадьбе и наверняка поняли, что он не склонен держать свои мысли под замком.
– Насчет деспотизма, – уточнила Катя.
Продолжая точить нож, Диана откашлялась и приосанилась, будто готовилась прочесть лекцию:
– А что тут еще скажешь? Любые отвлечения ребенка от линии «мать и дитя» воспринимаются как побег и караются так же жестоко. В результате у человека формируется стойкий комплекс вины, собственные обычные действия он начинает воспринимать как преступления. В особо тяжелых случаях он чувствует себя виноватым даже за то, что думает о чем-то, не связанном с матерью. Поэтому у людей, выросших в семье с деспотичным родителем, обычно бывают серьезные проблемы с сексом. Это та сфера, в которой родители человека участвовать не могут, поэтому они делают все, чтобы вообще отбить у него охоту общаться с противоположным полом.
– Как это верно, – вздохнула Катя, без особой, впрочем, печали.
Наверное, какой бы урон ни нанесла мамаша ее сексуальному самосознанию, Колдунов давно все исправил, решила Диана.
– В детстве и юности, принимая решения, даже самые важные для себя, я руководствовалась только одним критерием – как на это посмотрит мать, – призналась Катя. – Собственные интересы я в расчет не принимала.
Диана ополоснула нож и разрезала торт на аккуратные куски.
– Как у вас это красиво получилось! – восхитилась Таня.
– Многолетняя практика. Папа всегда был выше прозы жизни. Сами понимаете, оттачивать одновременно ум и ножи довольно сложно.
– Я вспомнила анекдот на эту тему. – Таня улыбнулась. – К женщине пришел женатый любовник, сделал дело, и она его попросила поточить ножи. Он говорит: давай. Работает и думает: интересно, а у меня дома кто ножи точит?
Посмеялись и стали есть торт. Диана взяла себе самый маленький кусочек, чтобы побольше осталось детям. Отпив чаю, она подумала, какой же он невкусный. А ведь всю жизнь пила именно этот сорт, и он ее устраивал… В доме Розенберга хранились запасы лучших сортов чая, и, привыкнув к ним, она чувствовала, что напиток детства буквально не лезет в горло. Как все-таки быстро человек привыкает ко всему хорошему…
– Девочки, слушайте, а у вас бывают такие моменты? – вдруг спросила Таня и вытаращила свои и без того круглые глаза.
Диана посмотрела на нее с удивлением.
Катя хихикнула и смущенно призналась, что да, бывают.
– Да не такие, а такие! – засмеялась Таня. – Не знаю даже, как это объяснить… Вот мы с мужем очень дружно живем, друг друга с полуслова понимаем. Но как бы хорошо нам ни было, как бы ни старались мы доставить друг другу удовольствие, бывают такие моменты… Ничего особенного вроде не делаем, просто чай, например, пьем, или я картошку чищу, и вдруг так посмотрим друг на друга… Не целуемся, ничего не говорим, но понимаем, что мы – одно. И так нам спокойно, так легко становится. Вы понимаете, о чем я?
Катя серьезно кивнула. Диана тоже, чтобы не отстать от новых подруг.
Вскоре Розенберг забрал ее, заодно и Таню подвез до дому.
«Если я подружусь с Таней, у меня будет предлог бывать в клинике, – думала Диана. – Правда, ей недолго уже осталось работать, тем более нельзя терять времени. Я приеду ее навестить и увижу Стасова. Хотя… Зачем он мне нужен? Зачем видеть человека, который разрушил мою жизнь, лишил меня веры в самое важное, самое главное счастье женщины?»
