Я тоже горевал, что в какой-то степени меня удивило, поскольку было бы неверно утверждать, будто мы с матерью были особенно близки или питали друг к другу нежные чувства. Разумеется, и у нас были такие моменты. Она всегда любила природу и смягчалась за городом, становилась сердечной и добродушной, с легкой назидательностью называла мне деревья и птиц, держала за руку, рассказывала истории. Возвращаясь домой, однако, она снова становилась сдержанной и довольно консервативной женщиной. Наблюдая за другими матерями у школьных ворот, я ломал голову, почему она не станет теплее, интереснее, в противовес строгости отца. Впрочем, это был, похоже, их секрет. Наверное, они идеально подходили друг другу, как пара барабанных палочек.
Я все никак не мог нащупать взаимосвязь между тяжелейшим горем, свалившимся на меня с ее смертью, и нашей близостью — вернее, ее отсутствием — в жизни, мне пришло в голову, что, видимо, горе — в той же степени сожаление о том, чего никогда не было, как и скорбь по тому, что мы потеряли. В качестве утешения у меня теперь была Конни, которая прекрасно держалась, стойко пройдя все этапы от первого телефонного звонка, через всю организацию, подготовку, похороны, упаковку одежды, походов в благотворительную лавку, скорбное управление банковскими счетами и завещаниями, продажу дома, ставшего чересчур большим, до приобретения маленькой квартирки для папы. Хотя Конни с матерью никогда не ладили и не раз вступали в открытую борьбу, Конни понимала, что теперь это все не важно, везде присутствовала, держалась почтительно, была ласкова, но не надоедлива, не ударялась в мелодраму или снисходительность. Настоящая хорошая медсестра.
Мать похоронили декабрьским утром. Родительский дом — теперь дом только моего отца — был холоден и темен, когда мы вернулись туда и снова сдвинули узкие кровати. Конни сняла траурное платье, и мы легли под одеяла, держась за руки, понимая, что нам предстоит еще три раза испытать подобное, четыре, если когда-нибудь объявится ее пропавший отец, и мы вместе пройдем через все.
— Надеюсь, ты не умрешь раньше меня, — сказал я, что было, конечно, сентиментально, но позволительно в тех обстоятельствах.
— Постараюсь, — ответила она.
Как бы там ни было, прошли недели, прозвучали все соболезнования, глаза перестало щипать от слез, со временем я потерял особый статус скорбящего и вернулся в свое обычное состояние, и мы продолжили наш путь вместе.
Двадцать лет спустя отчим Конни остается в добром здравии, ее биологический отец тоже, насколько нам известно. Шерли, мать Конни, проявляет все признаки бессмертия, являясь живым доказательством животворных свойств маленьких сигарет-самокруток и рома. Прокуренная и проспиртованная, она, видимо, будет жить вечно, так что я жене в конце концов даже не понадоблюсь.
90. Спасибо и до свидания
В Мюнхене я впервые угадал с гостиницей; маленькое, приятное, семейное заведение возле Виктуалиенмаркт, удобное, без претензий, оригинальное, но не безвкусное. Нам открыла дверь пожилая дама, из тех, кого в сказках съедают волки.
— А что же наш другой гость? Мистер Алби?..
Я почувствовал, как Конни рядом со мной напряглась.
— Наш сын. К сожалению, он не смог приехать… — начал я.
Я бы хотел извиниться за сына…
— Мне жаль это слышать, — сочувственно нахмурилась дама. — Простите, но я не могу вернуть задаток без заблаговременного предупреждения.
— Danke schön, — сказал я, сам не понимая почему.
Danke schön и auf Wiedersehen — вот и все, что я знал по-немецки, поэтому был обречен провести наше время здесь, благодаря и прощаясь.
До официальной регистрации оставалось еще несколько часов, но нас все равно провели в наш номер, очень симпатичный, в духе братьев Гримм, заставленный деревенской баварской мебелью, какая должна была понравиться Конни, старой и довольно зловещей. Она плохо спала в поезде, поэтому сразу легла на огромную кровать и по-детски свернулась калачиком, как иногда делает до сих пор.
— В Германии тощие подушки, — заметил я, но она закрыла глаза, поэтому я, сидя в кресле-качалке, налил себе воды и начал читать о Брейгеле. От стакана несло затхлостью, но если не считать этого, то все остальное было отлично.
91. Сказочная страна
Брейгелей оказалось ужасно много, целый сонм Янов и Питеров, Старших и Младших, и делу не помогло их отсутствие чутья при выборе христианских имен.
Но из всей династии только Брейгель Старший — выдающийся художник. После него осталось всего сорок пять или около того картин, и самая знаменитая из них находится в грандиозной Старой пинакотеке, которую мы посетили тем же днем. Там было предостаточно приятных работ Янов и Питеров, вазы с цветами, деревенские ярмарки, выписанные в мельчайших деталях, те картины, из которых получаются прекрасные пазлы, но родоначальник династии отличался от них, выставленный без всякой помпезности в невзрачном зале. «Страна лентяев» изображает мифическую страну «с молочными реками и кисельными берегами» — покрытая пирогами крыша, плетень из колбасы, а на переднем плане три распухших человека: солдат, фермер и какой-то клерк или студент, окруженные недоеденной едой, с расстегнутыми штанами, объевшиеся и раздутые, не в состоянии работать. Это одна из «раздражающих» картин — живой поросенок, бегающий с ножом в спине, яйцо вкрутую на маленьких ножках, и все в том же духе, — но теперь я был достаточно сведущ в искусстве, чтобы узнать аллегорию.
— Ешь маленькими порциями.
— Что, прости? — спросила Конни.
— Смысл. Если живешь в стране, где крыши делают из пирогов, научись себя ограничивать. Ему бы следовало назвать картину «Углеводы на обед».
— Дуглас, я хочу домой.
— А как же Музей современного искусства?
— Не в гостиницу. Домой, в Англию. Я хочу вернуться сейчас.
— А… Понятно. — Я не отводил взгляда от картины. — Они падают, как мухи!
— Может, мы… присядем где-нибудь?
Мы прошли в зал побольше — распятия, Адам и Ева — и уселись на разных концах скамьи, обитой кожей, присутствие музейного охранника создавало атмосферу нелегкого тюремного свидания.
— Я знаю, на что ты надеялся. Ты думал, что, если все пойдет хорошо, у нас появится будущее. Ты надеялся, что я передумаю, и я хочу, чтобы ты знал: я бы с удовольствием передумала. Я бы хотела не сомневаться, что буду счастлива с тобой. Но эта поездка не делает меня счастливой. Мне… слишком тяжело, какой тут отпуск, если чувствуешь себя прикованной к лодыжке другого человека. Мне нужно пространство, чтобы подумать. Я хочу домой.
Я улыбнулся, преодолевая ужаснейшее разочарование:
— Нельзя же бросить Большое турне, Конни!
— Можешь продолжить, если хочешь.
— Я не могу продолжить без тебя. Что за удовольствие?
