Борис встал с кровати, прошел в кухню. Как-то вяло подумал о том, что раньше он бы открыл холодильник и начал метать на стол все свои самые-пресамые вкусности в надежде на то, что Манюня если не попробует, то хотя бы оценит его порыв. А еще раньше он бы вытащил только бутылку шампанского и направился к жене в ванну, и забрался бы туда, и облил бы Манюню игристым, и начал бы жадно целовать. А сейчас он только так же жадно затянулся сигаретой и выдохнул дым прямо под потолок, хотя мог бы открыть окно. Разве трудно? Вовсе нет. Нетрудно, но сложно.
Манюня отмылась минут через двадцать. Скраб такой, пилинг сякой, тут потерли щеткой, там поскребли мочалкой, и обязательно по часовой стрелке, чтобы кровь приливала и циркулировала так, как необходимо спортсменке, и никак иначе.
– Не спишь? – удивилась Манюня, заглядывая на кухню и нарочито не замечая дыма.
– Не спится.
– А я так устала. Сейчас только доползу до кровати – и сразу отрублюсь. Все-таки перелет – штука утомительная. – Она изобразила руками нечто, призванное описать трудности перемещения самолетом, и повернулась, чтобы уйти.
– Маша, – окликнул Борис, – давай поговорим.
– О чем? – В ее голосе прозвучало неподдельное изумление.
«Лучше не придумаешь. Разговаривать нам не о чем, так зачем же жить вместе? Нет, все-таки пора, решительно пора расставить все точки над «i». У нее своя жизнь, совершенно отдельная от меня. Я все могу понять и принять: и увлеченность спортом, и приношение всего и вся в жертву на алтарь этой увлеченности. В конце концов, все можно перетерпеть: и частые разлуки, и отсутствие детей, и практически постоянную усталость, и отсутствие того, что превращает секс в праздник. Но равнодушие терпеть сложно. Если разговаривать не о чем, так о чем говорить?»
Борис сделал усилие и ответил, не скрывая раздражения:
– Например, о твоем внезапном возвращении. Кажется, утром ничто не предвещало…
– Обвиняешь меня в ревности и тупой подозрительности? – тут же ощетинилась Манюня, возвращаясь на порог кухни.
– Совсем нет. У тебя, по-моему, характер сдержанный, нордический, и внезапных приступов темперамента ждать не приходится.
Борис при всем желании не смог избежать ехидных, смешанных с сожалением, ноток в голосе.
– Ясно. – Манюня как-то сникла. Ее всегда прямая спина ссутулилась, плечи опустились, и вся она сгорбилась, будто какая-то неведомая сила сломала ее в одночасье.
– Меня отстранили, – почти прошептала она.
– Что? То есть как? – Борис, снедаемый собственными мыслями, не сразу понял, о чем она говорит. А когда осознал, обрадовался, что не стал рубить сплеча и не начал вещать о разводе. Хотя, возможно, именно сейчас это известие и вовсе не причинило бы ей боли. Это расстройство по сравнению с тем, что ее выкинули из сборной, – ничто, комариный укус рядом с укусом змеи. – Объясни! Утром же все было прекрасно!
– Что ты заладил: «Утром, утром…» А потом наступил день, и на тренировке я не справилась, хотя такое часто бывает, ты же знаешь. Тренировка тренировкой, а во время выступления открывается второе дыхание – и все получается. Да такое случалось миллион раз, и они это прекрасно знают, но сейчас решили не рисковать. Так и сказали: «Этот чемпионат очень важен для нас, рисковать не будем, поставим вместо Гордеевой Трубникову. А то, что эту малолетку на соревнованиях может нервяк скрутить, об этом никто не думает. Думают только о том, что, если мы не возьмем «золото», их попрут из тренеров, вот и боятся, просчитывают варианты. – Она замолчала на мгновение, а потом выпалила зло и хлестко: – Хоть бы просчитались!
И без паузы:
– У нас есть что-нибудь пожрать?
Маша открыла холодильник, достала кольцо краковской колбасы, один вид которой раньше мог испортить ей настроение, и, даже не почистив, откусила огромный кусок. Затем открыла банку колы, сделала несколько шумных, жадных глотков и спросила:
– А твои сказочные десерты у нас имеются?
– Да. Я… Да, конечно. Ты садись, – засуетился Борис, вскакивая. – Хочешь «Тирамису» или «Каприз итальянки»?
– И то, и другое.
Он молча поставил перед ней порции принесенных из ресторана сладостей. Так же молча и очень быстро Манюня уничтожила их без остатка.
– Вкусно, – призналась она, уронила голову на руки и громко, истошно заплакала.
Борис стоял рядом в растерянности. Он гладил жену по голове и повторял, подобно машине:
– Все будет хорошо, все будет хорошо.
Маша зло оттолкнула его руку и резко вскочила, заорав:
– Да что ты такое несешь? Неужели ты не понимаешь, что хорошо уже никогда и ни за что не будет?!
– Девочка моя, – Борис обнял жену и прижал к себе, – милая моя, ты успокойся. Я понимаю, тебе сейчас больно, кажется, что жизнь кончена, но поверь: в ней столько всего интересного, кроме плавания. В конце концов, если ты не можешь с ним расстаться, можно пойти на тренерскую работу или комментатором на телевидение. Тебя возьмут – ты же красавица!
Манюня шмыгала у него под мышкой, ее плечи ритмично вздрагивали.
– Ты не понимаешь, не понимаешь, не понимаешь! – как заведенная твердила она.
Борису было и жалко ее, и смешно. Ну что он – взрослый мужчина, переваливший за сороковник, мог не понимать в жизни такого, что понимала она – сопливая двадцатилетняя девчонка?
– Маш, давай я тебе сейчас успокоительного дам, и спать ляжем. Ты же хотела. Да и потом – может, ты зря переживаешь. Неизвестно, что покажет эта новенькая, а ты потренируешься, и за тобой еще на коленях приползут.
– Да кому я нужна?! Там таких новеньких – целый букет. Наглая молодая поросль, которая только и ждет удобного случая, чтобы занять твое место.
– Ну, значит, найдешь себе другое занятие.
Маша немного успокоилась и даже, кажется, перестала плакать. Во всяком случае, плечи ее уже не вздрагивали, а из голоса исчез надрыв. Но лицо свое она по-прежнему прятала на груди у мужа. В нее и прошептала горько:
– Думаешь, это легко? Вся моя жизнь – в спорте. Все положено только на эту карьеру. Я же ничего не умею, ничего не знаю!
«Надо же! А она вполне объективна», – отметил Борис и неожиданно для самого себя, предложил:
– А давай я тебя к себе возьму. Если Мишлен дадут, заведение из достойного превратится в фешенебельное: разве плохо работать в таком месте?
– Кем? – Манюня оторвалась от Бориса и подняла на него измученные глаза, в которых, однако, ясно просматривалась нескрываемая насмешка.
– Да кем угодно!
– Очень интересно! Готовить я не умею, пять тарелок сразу носить тоже не могу. Посудомойкой мне быть прикажешь?
– Посуду моет машина.
Борис сдержал обиду. Жене сейчас не до церемоний.
