Матвей только вздохнул. Вот уж действительно: можно вывезти девушку из деревни, а вот деревню из девушки…
– Разменяем квартиру.
Он улыбнулся, представив, как снова будет жить с родителями. Всей кожей почувствовал подступающее счастье…
– Очень смешно! – Татьяна шмыгнула носом. – Бросить женщину с маленьким ребенком, да еще беременную!
Она посадила малыша в манеж, прошла мимо Матвея, задев его плечом, и хлопнула дверью соседней комнаты. Матвей колотил и барабанил, но впустую. Вышла жена оттуда минут через пятнадцать полностью одетая и с чемоданом в руках. Снова достала ребенка из манежа и принялась одевать его, причитая:
– Пойдем, Максимочка. Собирайся скоренько. Папочка нас выгоняет, папочка не хочет нас видеть. Но ничего, маленький, поедем к бабулечке, там тебе сестричку родим. А папочка пусть здесь живет с чистой совестью. Врачевать он у нас будет, людей лечить. Даром, что нас троих покалечил, зато другим помогать станет…
Матвей вырвал у жены ребенка, грохнул чемодан об стену:
– Никуда не поедете! Не будет развода! Забыли! И не плачь, слышишь. – Он сел рядом с женой, обнял за плечи, погладил по голове. – Все образуется. Доченька у нас родится, это прекрасно. Ты прости меня, Тань, ладно? Замучился я на этой работе. Менять что-то надо.
– Поменяешь. Только не время сейчас.
– Согласен. Родишь, а потом посмотрим.
Родить Таня не родила, но и «смотреть» ни на что не собиралась. Матвею был показан спектакль под названием «выкидыш на раннем сроке». Что это вранье, он тогда, конечно, не догадался. Понял лишь тогда, когда действительно родился второй ребенок, и он, случайно заглянув в карту жены, увидел, что беременность этим ребенком была второй, а не третьей. А тогда он сочувствовал «жутко переживающей» и спавшей с лица Танечке, которая присмирела, похудела и часто повторяла жалобным голосом:
– Ну не могу я сейчас ни на какую работу идти, Матюшенька. Вот оправлюсь, приду в себя…
Матвей и не думал настаивать. Не по-мужски как-то – страдающую, слабую женщину принуждать тянуть тяжелую лямку. Хотя большинство женщин ходят на службу, ведут дом, умудряются следить за собой и чувствуют себя счастливыми. Однако жене Матвея такой уклад быта оказался недоступным, и он смирился с этим положением вещей. В конце концов, он не был знаком с другими женщинами, которым выпало пережить боль потери неродившегося ребенка. Поведение жены казалось ему вполне адекватным. Можно было даже сказать, что он испытывал если не радость, то, во всяком случае, некоторое удовлетворение от сложившейся ситуации. Скандалы в доме прекратились. Танечка, погруженная в свои переживания, о фальшивости которых Матвей в ту пору не догадывался, умерила свои претензии, демонстрировала, хоть и с несчастным видом, что всем довольна, разговаривала с мужем удивительно ласково и почти подобострастно.
Даже теща сменила громкое презрение на холодное равнодушие, которое иногда перерастало во вполне мирный нейтралитет. Она могла поинтересоваться, что приготовить Матвею на ужин, посоветовать, какую рубашку надеть, и даже узнать его мнение о политической ситуации в мире. Матвей не догадывался о том, что его быт был продуманной, слаженной работой, великолепной актерской игрой двух женщин, шаг за шагом идущих к своей цели. Он чувствовал себя практически счастливым в семейной жизни. Такое душевное состояние даже немного ослабило его недовольство работой. Он ходил на службу автоматически, без вдохновения, но научился получать удовольствие просто от того, что, как любой настоящий мужчина, работает на благо своей семьи. Он не оставил надежды когда-нибудь сменить сферу деятельности, но утешил себя тем, что время для этого «когда-нибудь» пока не наступило. Матвей говорил себе, что в конце концов Танюша окончательно оправится, придет в себя, и они вернутся к так и не оконченному разговору. Однажды он даже рискнул поинтересоваться, спросил очень мягко и нежно:
– Когда же ты перестанешь грустить?
– Когда у нас появится доченька, – ответила Таня, хлюпнув носом и отвернувшись.
– Будем стараться, – сказал Матвей и обнял жену.
Несмотря на все старания, долго ничего не получалось. Откуда было Матвею знать, что Танечка ежедневно пьет противозачаточные таблетки и осушает слезы, стоит ему выйти за порог? Даже словам матери, которая однажды, оказавшись поблизости и зайдя к внуку без приглашения, застала невестку в боевой раскраске весело хохочущей с подружкой за бокалом вина, он не очень-то поверил, сказал только:
– Если никогда не смеяться, то и в психушку угодить можно, верно ведь? А то, что накрасилась, так это ее подруга уговорила, и правильно сделала.
Родители лишь переглядывались между собой. Они, как более опытные и искушенные, видели гораздо дальше того, что им хотели показать, но сыну своих опасений не высказывали. Их мальчик был доволен, им предлагалось радоваться. Радоваться не получалось, но и огорчений, по сравнению с прежним временем, стало значительно меньше. Матвей не жаловался, Максим рос здоровым и послушным ребенком, вставляющим, правда, в речь неправильные обороты бабушки Арины, но это можно было пережить. Марина Петровна и Александр Евгеньевич именно это и делали. Не жили, а переживали. А постоянные переживания, особенно в пожилом возрасте, до добра не доводят. Сначала начал сдавать Александр Евгеньевич: подводила спина, падало зрение, уставали руки и принимались предательски дрожать в операционной. В конце концов, не дожидаясь косых взглядов коллег и пересудов за спиной, он оставил практику и полностью погрузился в преподавание. Инсульт разбил его прямо посреди семинара, посвященного операциям на головном мозге. Ни присутствие большого количества будущих врачей в момент трагедии, ни местонахождение самого пациента не спасли его от скоропостижной гибели.
Марина Петровна после смерти мужа начала стремительно уходить. Во-первых, слишком велика и неожиданна оказалась тяжесть утраты. Во-вторых, вслед за моральными переживаниями, с тяжестью которых ничто не могло сравниться, наступили и материальные. Сбережения были потрачены на похороны любимого мужа, которому она стремилась отдать последний долг. Марина Петровна осталась практически ни с чем: комната в коммуналке и старая дача, которую она наотрез отказывалась продавать, упирая на то, что «папа очень любил проводить там время, и я не хочу оскорблять его память». Матвей, как мог, старался помочь матери, но его, пусть и неплохая, зарплата позволяла ей только что не голодать. Марина Петровна, по сути, еще совсем нестарая женщина, за какие-то месяцы превратилась в старуху.
– Надо забрать маму к нам, – сказал Матвей Тане. – В конце концов, мы можем и в одной комнате с Максимкой потесниться, ничего страшного. А потом и комнату продадим, подкопим, и купим четырехкомнатную. С нами мать оправится, будет Арине Ивановне с Максимкой помогать, да и он ведь так бабушку любит!..
Таня возражать не стала, сказала только, что давить на маму не следует и не стоит торопить события, а ровно через месяц положила перед мужем справку о наступившей беременности. Она сияла и говорила нарочито быстро и громко:
