– Наверное, еще оценят, – произнесла Вика не слишком уверенно, но ничего другого ей в голову не приходило.
Впрочем, Матвей поддержал:
– Наверное.
Он тряхнул головой и легко, словно и не было этой многочасовой печальной исповеди, сказал:
– Ну, с моей семьей разобрались. Теперь давай поговорим о твоей.
– О моей? – Вика недоуменно пожала плечами. – А что о ней говорить? Дочь страдает всеми прелестями переходного возраста и не забывает напоминать о недостатке внимания со стороны матери, предпочитает проводить время с моим почти бывшим мужем и его почти новой женой. Еще есть Лялькин отец, заглядывающий систематически за подаянием. Вот и вся моя семья, не считая не слишком большого списка бывших, которые уже даже недостойны упоминания.
– Все?
Матвею стало обидно. Он-то думал: «Откровенность за откровенность».
– Ну да. А что тебя так удивляет?
Матвей пошел ва-банк:
– Меня удивляет фотография маленьких близнецов.
Вика ответила равнодушно:
– Какие-то дальние родственники. Ничего удивительного.
А на самом деле – удивляло многое. Удивляло, как она умела врать: честно, открыто, не моргнув глазом, ничем не выдав охватившего ее волнения. Несмотря на это, Матвей не мог отделаться от ощущения, что она врет. Он хотел сказать ей об этом, хотел надавить. Не из любопытства, нет. Не ради себя – ради нее. Знал, что после признания, после разговора, после извержения вулкана воспоминаний всегда наступает облегчение. А боль – тупая, тянущая, длящаяся годами, пусть на какое-то недолгое время, но все же становится легче.
Однако Вика не дала ему ни единого шанса. Быстро встала, сказала, что завтра рано вставать, и ушла в ванную.
Матвей подождал, когда она выйдет, и сделал еще одну попытку:
– И все-таки ты чего-то недоговариваешь…
– Ну да, – она изобразила непринужденную улыбку. – У меня тяжелый период. Важные партнеры тянут с ответом, а еще я сегодня видела бывшего мужа.
– Лялиного отца?
– Нет, другого. И он пока мне тоже ничего не ответил.
– А что он должен ответить?
Она засмеялась:
– Разумеется, «да», Матвей, что же еще?
И перед тем, как окончательно уйти в спальню, сказала:
– Мы обязательно придумаем, как устроить твою жизнь. Только дай мне время, хорошо?
– Хорошо, – согласился Матвей.
И добавил, когда она уже не могла услышать:
– А как устроить твою?
Он тоже ушел в комнату и лег на свой диван.
Только никак не мог уснуть и был уверен в том, что и она не спит, а разглядывает снимок двоих малышей и думает о чем-то очень важном и неразрешимом…
Шли дни. Вика работала, Матвей вел дом.
Иногда заходила Лялька, и с каждым днем ее нападки становились все менее ощутимы. Дошло до того, что однажды она даже пожаловалась Матвею на школьную учительницу и соизволила съесть приготовленный им суп.
Вика возвращалась вечерами все такая же хмурая, усталая и молчаливая. Она ничего не рассказывала, Матвей ни о чем не спрашивал. Но он чувствовал, что скрытая в альбоме и в недрах ее памяти фотография так и осталась стоять между ними.
Вика же ничего такого не ощущала, но каждую ночь, перед тем как уснуть, она доставала снимок малышей из-под подушки, куда он теперь перекочевал, и говорила ласково:
– Спокойной ночи.
11
– Спокойной ночи, – нарочито бодрым голосом пожелал Борис маме и закрыл дверь своей детской комнаты, в которой не ночевал уже лет пятнадцать. Никогда раньше в минуты переживаний и неудач не возникало у него потребности укрыться под родительским крылышком, но в этот раз неуверенность в том, что его поймут, не осудят и примут любое его решение, оказалась слабее внезапно нахлынувшего и не желающего отступать одиночества.
Свой первый развод, несмотря на оставшиеся чувства, Борис, казалось, пережил на удивление легко. Во-первых, он тогда был молод и думал, что все самое лучшее еще впереди. Тогда Борису хотелось свободы, а в крови играли гордость и желание доказать неизвестно кому свою правоту. Теперь же он понимал, что все, что имеет в жизни значение, – это присутствие родного человека рядом с тобой. И если за свою правоту в каком-то дурацком споре надо заплатить его, этого человека, отсутствием в твоей жизни, то грош цена этой правоте, да и, честно говоря, тебе вместе с ней.
Тогда, много лет назад, Борис хоть и переживал, но ощущал при этом приступы какой-то эйфории, свойственной исключительно юности, когда тебе кажется, что все по силам, все еще состоится, а уж самая важная встреча в жизни случится непременно если не завтра, то уж послезавтра точно!
С течением времени представления Бориса о жизни, как у всех нормальных людей, кардинально поменялись. Развод, пусть хорошо обдуманный и определенный, все же не казался началом чего-то нового и интересного, а воспринимался прежде всего как конец. Он не походил на точку отсчета, он напоминал завершение пути – захлопнувшуюся дверь. И Борису, который захлопнул эту дверь собственноручно, было страшно, что другая дверь теперь перед ним не откроется. Было как-то неудобно, дико, неправильно то, что при наличии всех возможностей он к сорока годам так и не обзавелся детьми.
А что теперь? Что, если нужный, тот самый человек так никогда и не встретится? Если судьба уже давала тебе шанс, а ты его не разглядел и упустил, будет ли она настолько благосклонна, чтобы дать и второй? А если нет? Что тогда? Жить в своей берлоге одиноким шатуном или броситься в новомодные поиски суррогатной матери?
Вот уж нет.
Можно только представить, что скажет Родненький и его ненаглядная Ирочка…
А родители? Да что бы ни говорили, этот вид отцовства просто не для него – не для Бориса. Он никого не осуждает, но повторить не решится. Кишка тонка, не дорос, наверное. А скорее всего, просто еще теплится надежда на то, что все еще возможно и естественным путем. Вроде бы он не дурак, не урод и не бедняк. Так что есть шанс, что его еще полюбят больше, чем, например, синхронное плавание…
Борис уговаривал так себя сутками напролет. Умом он понимал, что рассуждает абсолютно правильно, но сердце било тревогу и никак не хотело выбросить из своего ритма паршивое и назойливое «а вдруг?».
Он пытался отвлечься, загружал себя работой. Помимо десертов, взял на себя часть готовки рыбных блюд (поиски нового повара затянулись).
Кроме расставания с Манюней, его тревожила встреча с Викой. Он не мог понять, хочет ли ввязываться в авантюру, предложенную ею. Вернее, понимал, что хочет, но не знал, правильным ли будет такое решение. Он ждал каких-то действий с Викиной стороны. Надеялся, что она придет или позвонит, но она не давала о себе знать, и иногда ему казалось, что случившийся разговор был с ее стороны всего лишь интригующей шуткой, и не более того. Подсознательно Борис воспринял ее предложение как ту самую новую дверь, за которой, возможно, скрывается следующая глава его судьбы.
