– Боренька, ты скоро все узнаешь, а пока – просто потому, и все.
А потом он узнал.
Точнее, разузнал. Сам отправился в детский дом, и там ему рассказали. Это и надломило их отношения.
Вика так и не смогла простить ему этого обходного маневра, а он так и не понял, зачем она сделала то, что сделала…
Дверь в кухню открылась, и укоризненный мамин голос раздраженно произнес:
– Сидишь? Каша давно в помои превратилась! Я смотрю, у тебя времени много – никуда не торопишься.
– А куда торопиться, мам? Восемь утра. Мне в такое время на работу, к счастью, не надо.
– Вике звони, дурачок!
– Мам, как ты себе это представляешь?
– Обыкновенно. «Привет, как дела? Подумал над твоим предложением. Принимаю».
– У тебя все так просто, мамочка. Тебе, наверное, на пенсии нечем заняться. Соскучилась по школе, решила меня поучить? – Борис встал из-за стола и, виновато улыбнувшись, обнял мать. Таким маневром он сделал попытку выйти из кухни и закончить разговор, но Людмила Яковлевна была опытным противником. Загородив выход из кухни и приняв вызывающую позу «попробуй подвинь», она сказала:
– Проще не бывает, Боренька.
Сердце Бориса ухнуло и полетело куда-то вниз.
Кроме мамы и Вики, никто никогда так его не называл. Друзья в детстве звали Боряком или Боряном, учителя – просто Борей, папа – Борькой, чем всегда раздражал маму. Она считала, что это грубо и безлюбовно, а папа всегда возражал:
– Вот если бы я так называл всех подряд, то был бы хамом. А сына можно. Он зато слышит, что папа – свой в доску дружбан.
– Папа должен быть папой, авторитетом, а не дружбаном, – произносила мама менторским тоном, свойственным педагогам с многолетним стажем.
– А по-вашему, мой многоуважаемый учитель высшей категории, друг не может быть авторитетом?
– Тебя не переспоришь.
Мама поджимала губы, но глаза ее смеялись, и Боренька оставался Борькой.
Прозвища с годами исчезли, Боря превратился в Бориса, а в некоторых случаях – и в Бориса Антоновича. Сам себя он давно воспринимал серьезным, состоявшимся мужчиной, которому не особо нужны все эти уменьшительно-ласкательные сюси-пуси. Даже Машино «Борюня», которое поначалу нравилось, позже стало раздражать. А в последнее время это обращение его и вовсе бесило, хотя он никогда не признавался в этом жене. А вот «Боренька», которое мама и Вика произносили одинаково ласково и просто (как бы подчеркивая свое нежное к нему отношение и нисколько не умаляя статуса того, кого так называли), ему нравилось. Очень нравилось. Нравилось настолько, что сейчас при одной мысли о том, что, скорее всего, он никогда не услышит этого обращения из Викиных уст, ему стало так грустно, что он отступил, снова опустился на стул и сказал все еще стоящей в дверях матери:
– Мам, жизнь – сложная штука, тебе ли не знать?
– Сынок, – Людмила Яковлевна отошла от двери и присела рядом с Борисом, взяла его за руку, – она гораздо проще, чем кажется. Мы сами все усложняем. Постоянно думаем о будущем, гадаем, как будет, что будет, если мы поступим вот так или наоборот – чего-то не сделаем. Конечно, человеку дан разум именно для того, чтобы им пользоваться, чтобы отвечать за свои поступки. Но иногда, поверь, не стоит углубляться в размышления. Надо следовать велению сердца. Просто делать то, что оно говорит, и не думать ни о каких последствиях.
– Почему ты так в этом уверена?
– Потому что я не знакома ни с одним человеком, который бы не сожалел о том, что когда-то не послушался своего сердца. И ты, Боря, первый в этом списке. А собираешься наступить на эти же грабли еще раз…
Борис смотрел на мать с изумлением:
– Тебе же никогда не нравилась Вика.
– Она нравилась тебе, а мое дело – сторона. К тому же мне так и не довелось близко с ней познакомиться. Но, знаешь, я часто думала о том, что, когда вы расстались, она повела себя гораздо порядочнее, чем от нее ожидали мы с папой. Значит, она гораздо лучше, чем мы предполагали. Я скажу тебе, что она даже лучше нас. Она была чиста в своих помыслах, а мы – злы и циничны.
– Но ты же все равно не скрывала радости от того, что мы разошлись.
– Да глупая я была тогда, Боренька, не понимала ничего! Я же видела, что ты любишь эту девочку, а любила ли она тебя, просто не знала. Каждая нормальная мать желает своему ребенку счастья. И если ребенок приходит и говорит: «Мне плохо, меня предали, со мной не считаются, меня обидели», – то разве станет мать жалеть обидчика, разве не будет думать о том, что жизнь длинная, и ребенок еще найдет, еще встретит ту, что станет единственной и будет достойной его любви…
– Ведь ты же так любила Манюню.
– Я думала, ты с ней счастлив.
– Я был, наверное.
– Тебе казалось.
– Да, возможно.
Людмила Яковлевна тяжело поднялась со стула, вздохнула, дотронулась до жестких темных волос сына, уже слегка подернутых сединой.
– Послушай, что я тебе скажу, Боренька. Жизнь, конечно, вещь непростая и, бывает, довольно длинная. В твои годы еще можно позволить себе остановиться и подождать у моря погоды. Но я бы не стала рисковать. Ты можешь и не дождаться. Сколько лет прошло с тех пор, как вы расстались?
– Семнадцать.
– Протопчешься на месте еще семнадцать, что тогда?
Борис высвободился из ласковых материнских рук:
– А если ничего не сложится?
– Тогда каждый останется при своих.
– Не понимаю.
– Она же предложила тебе совместный бизнес, или я что-то путаю? – Людмила Яковлевна лукаво подмигнула сыну.
– Мам! – возмутился Борис сквозь смех.
Ишь ты, как ловко маман раскрутила его на откровения, а теперь все свела к тому, что речь, мол, шла исключительно о деловом партнерстве. И не придерешься! Вот ведь мастер дипломатии, знаток психологии. Учитель, что тут скажешь.
– Я уже больше сорока лет мама. Давай, не тяни, соглашайся на авантюру, куда-нибудь да приплывешь.
– Но я не хочу «куда-нибудь».
– Все лучше, чем толочься на месте, – отрубила Людмила Яковлевна, вытащила из кармана халата телефон, положила его перед Борисом на стол и походкой победителя (голова высоко поднята, спина прямая) удалилась из кухни.
Борис взглянул на часы – девять утра – и вздохнул.
Ну кому он может позвонить в такой час?
Эх, была не была! Он набрал мобильный номер Солоницына. Услышав сонное «алло», пустился с места в карьер, даже не извинившись:
– Привет, помнишь ту женщину, что приходила в ресторан неделю назад и искала встречи со мной.
– Еще бы не помнить! – Солоницын хохотнул.
