Брови Ника сдвинулись к переносице, он глубоко задумался, и на мгновение мне показалось, что на самом деле он и не слушал последнюю часть перевода. Но наконец он сказал:
– Ты не могла бы прочитать один отрывок еще раз? Тот, где она объясняет, почему не может остаться?
Я прочитала, и Ник снова погрузился в молчание, постукивая пальцами по рулевому колесу.
– В чем дело? – спросила я. – Ты пробуждаешь во мне ужасное любопытство.
– Я почти уверен, – наконец заговорил Ник, – что моя мать-амазонка говорила моему отцу нечто в этом роде. Всякую поэтическую ерунду насчет шакала и луны и того, что ей не позволено делить с ним дневной свет.
Я положила ладонь на бедро Ника, слегка сжав его. Лес, окружавший нас, был густым и всепоглощающим, его накрывало ледяное молчание, он был каким угодно, только не приветливым. И еще эта кривая луна, что сопровождала нас накануне вечером, по пути во Франкфурт, висела теперь точно над нашими головами. Неоспоримая владыка арктической зимы, она как будто кивала нам…
– Ну, – начала я, перелистывая последние страницы «Истории амазонок», – дальше тут подобострастная болтовня, и ее смысл в том, чтобы убедить какого-то императора – видимо, Тиберия – позволить автору вернуться в Рим. Но бедняга П. Эксулатус, скорее всего, скончался в изгнании, как и многие другие, и никто на его родине даже не узнал о его великом труде.
– Печально, – произнес Ник. – Мне понравилась его последняя история.
– Даже притом, что она ничего не объясняет?
– Но она объясняет. – Ник посмотрел на меня. – «Только мы, амазонки, будем жить вечно». Что еще тебе нужно знать?
Городок Суомуссалми выглядел как маленькое случайное скопление магазинчиков и жилых домов, сгрудившихся перед неизмеримой дикой глушью, напиравшей на него со всех сторон.
Мы остановились у заправки, чтобы узнать дорогу к ближайшей гостинице, и меня поразило то, что местные жители, казалось, укоренились в тех же самых мистических первичных элементах, что и молчаливый лес Кайнуу. Они смотрели на нас так, словно в точности знали, кто мы такие, и просто ждали, когда мы наконец сюда доберемся… Но даже при этом их глаза не выдавали никаких чувств. Мы могли быть их друзьями… или врагами. Чтобы это выяснить, понадобилось бы нечто большее, чем короткий обмен словами с несколькими коренастыми молчальниками.
Да и номер в гостинице не вызвал у нас особого энтузиазма, хотя при желании можно было бы посмотреть на холодный минимализм его спальни как на образец современной нордической элегантности.
– Чисто для протокола, – сказал Ник, бросая наши сумки на голый пол из березовых досок, – на случай, если в будущем понадобится… а я знаю, что понадобится… – Он подхватил меня на руки и прорычал прямо мне в ухо: – Это именно ты решила сбежать из моего декадентского номера в «Чираган-Паласе». – Направившись прямиком к кровати, он опустил меня на спартанское одеяло и навис надо мной. – Да что такое с вами, британцами, происходит? Почему вы так боитесь простого комфорта?
– В уюте люди теряют остроту восприятия.
– Знаешь… – Ник принялся целовать меня в шею. – Я очень рад, что никогда не учил тебя какой-нибудь технике самообороны. И я даже не вижу поблизости твоей шпаги дуэлянта. Так что могу делать с тобой что хочу.
– Ты, похоже, забыл, что я только что приволокла тебя аж за полярный круг.
– Ох, это я прекрасно осознаю! – Ник лег на спину, закинув руки за голову, и дерзко улыбнулся мне. – А теперь я получу вознаграждение. Разве не так?
– Ты просто настоящий пещерный человек, – засмеялась я.
– И тебе следует быть благодарной за это, – подчеркнул Ник. – Это ведь не пещерные люди придумали метафизику женоненавистничества. Понадобилось немножко цивилизации, чтобы дойти до такого варианта зла.
Позже этой же ночью, после нескольких изумительно нецивилизованных часов в постели и долгого чувственного мытья под душем, я снова получила напоминание о том, насколько хрупко наше нынешнее счастье.
– Что это такое? – спросил Ник, когда я начала чистить зубы, и его улыбка мгновенно угасла. – Где ты взяла эту пасту?
Я уставилась на совершенно невинный тюбик, лежавший рядом с раковиной, и похолодела от страха. Прежде чем утром мы поднялись на борт самолета, Ник строго-настрого велел мне избавиться от всего того, что оставалось в моем номере в Калькризе в то время, когда я из него выходила. Но почему-то паста ускользнула от моего внимания.
– Что ты делаешь? – спросила я, когда Ник стал выдавливать пасту в раковину.
– Вот… чувствуешь?
Он заставил меня пощупать нижнюю часть тюбика, где приютилось нечто маленькое и твердое, похожее на крошечный камешек.
Наши взгляды встретились. Неужели это был «жучок»?
– Так они знают, где мы находимся? – спросила я, похолодев при мысли о том, что нам, пожалуй, снова придется бежать от бандитов Резника прямо среди ночи.
– Не обязательно, – ответил Ник, быстро одеваясь. – Но я не хочу давать им ни малейшего шанса. Ты пока согревай постельку, а я прокачу немножко нашего фторсодержащего дружка.
Глава 38
Так давай договоримся
Не чинить вреда друг другу,
Вечность целая пусть длится,
И пока луна сияет.
Калевала
Суомуссалми, Финляндия
Монумент в память советско-финской войны в Суомуссалми был настолько необычен, что мы проехали мимо него несколько раз, прежде чем поняли, что это такое. Пользуясь светом полуденного солнца, мы высматривали нечто вроде целой армии одинаковых надгробий, выстроившихся в строгом порядке, но то, что мы в итоге нашли, самым ошеломительным образом от них отличалось.
Посетить музей «Рааттеен Портти» нам предложил бакалейщик в лавке напротив гостиницы, потому что он был настоящими воротами в историю Суомуссалми. Ранее тем же утром мы поговорили с портье гостиницы, и он нам сообщил, что «Вабуруси» – это на самом деле не одно, а два слова. «Вабу» – это женское финское имя, а «Руси» – фамилия. К несчастью, в местной телефонной книге не нашлось ни единой Руси. И в итоге мы оказались в бакалейной лавке, но и бакалейщик тоже сказал, что не знает никого с такой фамилией.
– Но вы попытайте удачи в «Рааттеен Портти», – предложил он, рисуя на листке маршрут. – Марко, он там работает, помнит все обо всех. Даже то, – мужчина отвел взгляд, и вокруг его глаз появились напряженные морщинки, – чего мы не хотим помнить.
И вот днем, в обеденное время, когда солнце светило ярче всего, мы поехали в «Рааттеен Портти», чтобы понять, что в этом местечке нет ничего предсказуемого. Несмотря на сдержанную внешность Суомуссалми или, возможно, как раз из-за нее, я чувствовала, что этот городок обладает глубокой темной душой, битком набитой тщательно хранимыми тайнами.
